После этого мне удалось написать новую книгу «Хунны в Китае» и завершить мой цикл истории Центральной Азии в домонгольский период. Очень трудно мне было ее печатать, потому что редактор Востокиздата, которого мне дали, — Кунин такой был — он издевался надо мной так, как редактора могут издеваться, чувствуя свою полную безопасность. Тем не менее книга, хотя и искалеченная, вышла, без указателя, потому что он переменил страницы и испортил даже составленный мною указатель. Книга была напечатана, и таким образом я закончил первую часть трудов своей жизни — белое пятно в истории Внутренней Азии между Россией и Китаем в домонгольский период.
Этот последний период моей жизни был для меня очень приятным в научном отношении, когда я написал свои основные работы по палеоклимату, по отдельным частным историям Центральной Азии, по этногенезу, но очень тяжелым в отношении бытовом и, главным образом, в отношениях с матерью. Мать находилась под влиянием людей, с которыми я не имел никаких личных контактов, и даже в большинстве своем не был знаком, но ее они интересовали значительно больше, чем я, и поэтому наши отношения в течение первых пяти лет после моего возвращения неизменно ухудшались, в том смысле, что мы отдалялись друг от друга. Пока наконец перед защитой докторской, накануне дня моего рождения в 1961 году, она не выразила свое категорическое нежелание, чтобы я стал доктором исторических наук, и выгнала меня из дома. Это был для меня очень сильный удар, от которого я заболел и оправился с большим трудом. Но тем не менее у меня хватило выдержки и сил для того, чтобы хорошо защитить докторскую диссертацию и продолжать свою научную работу.
Последние 5 лет ее жизни я с матерью не встречался. Именно за эти последние 5 лет, когда я ее не видел, она написала странную поэму, называемую «Реквием». Реквием по-русски значит панихида. Панихиду по живому человеку считается, согласно нашим древним обычаям, служить грешно, но служат ее только в том случае, когда хотят, чтобы тот, по кому служат панихиду, вернулся к тому, кто ее служит. Это было своего рода волшебство, о котором, вероятно, мать не знала, но как-то унаследовала это как древнерусскую традицию. Во всяком случае, для меня эта поэма была совершеннейшей неожиданностью, и ко мне она, собственно, никакого отношения не имела, потому что зачем же служить панихиду по человеку, которому можно позвонить по телефону.
Пять лет, которые я не виделся с матерью и не знал о том, как она живет (так же как она не знала, как я живу, и не хотела, видимо, этого знать), кончились ее смертью, для меня совершенно неожиданной. Я выполнил свой долг: похоронил ее по нашим русским обычаям, соорудил памятник на те деньги, которые остались мне в наследство от нее на книжке, доложив те, которые были у меня — гонорар за книжку «Хунну». Памятник стоит до сих пор, но, правда, сейчас, будучи больным (у меня очень болят ноги), я не имею возможности посещать его, так как идти там довольно далеко.
Но тем не менее в это тяжелое для меня время я не оставлял науки ни на одну минуту, да и не мог ее оставить, потому что это было единственно приятное в моей жизни. Я активно вел общественную работу в Географическом обществе, поднял Отделение этнографии, которое начало выпускать этнографические научные сборники. Потом вопрос о том, что такое «этнос», т. е. как у нас сейчас принято говорить «нация», был совершенно неясен в самом Институте этнографии, а это необходимо для составления этнографических карт. Я взялся за эту тему и написал 30 статей, посвященных этому вопросу, и затем оформил их в большую работу «Этногенез и биосфера Земли».
И тут для меня началась новая серия затруднений и неприятностей. Эту работу никто не брал на обсуждение, потому что в любом институте говорили: «Это не по нашей специальности». Правда в этом кое-какая была, потому что работа действительно была новаторская, постановка вопроса о синтезе естественных и гуманитарных наук на базе географии — тоже была новой. И единственным способом для обсуждения книги я избрал защиту второй докторской диссертации. Ведь не обсужденная книга у нас не может идти ни в какое издательство.
Географический факультет пошел мне навстречу: организовали защиту, причем пригласили специалистов географов и биологов. Биолог Алтухов, а географы были Мурзаев и Архангельский, но как доктору исторических наук специальных оппонентов по истории не приглашали, но попросили Институт этнографии высказаться по этому поводу как третье ведущее учреждение. Институт этнографии заявил, что он не компетентен обсуждать эти вопросы, и, как впоследствии выяснилось, он был прав: специалистов, равных мне по вопросам этногенеза и этнической диагностики, у них действительно не было — ни в Ленинграде, где я защищал диссертацию, ни в Москве. Они поэтому и отказались и не выступили. Выступил, правда, в прениях один их представитель, который сказал, что автореферат, с которым он ознакомился, по сравнению с диссертацией — это «как обертка конфеты по сравнению с самой конфетой». После этого у него были такие неприятности в институте (в конце концов его выгнали), что он уже никогда не выступал на моих докладах и вообще нигде.
Издательство «Наука», куда была представлена работа, отправило ее на рецензию в тот же самый Институт этнографии и получило аналогичный ответ, что они не будут давать своего мнения и своего решения, потому что это вопросы, которые им не известны, и они не компетентны в этом.
После этого оказалось, что напечатать эту работу нельзя, и тогда я обратился опять-таки к себе на факультет. Разрешили депонировать эту работу в ВИНИТИ — Всесоюзном институте научной и технической информации, как географическую работу, включающую в себя вопросы охраны природы. Это было сделано, но тоже с очень большими затруднениями. Было три выпуска по 10 авторских листов. Первый выпуск прошел очень легко и спокойно, но потом редакторша Ольга Николаевна Азнем украла остальные два выпуска, унесла их к себе домой и показывала своим знакомым. Мой ученик Костя Иванов нашел ее дом и выяснил, кто эти знакомые, правда только имя, но не фамилию. Первый читатель моей работы назвал себя Мойшей. Но когда оказалось, что это такое нарушение, скажем мягко, равносильное преступлению, за которое полагается от 3 до 8 лет (это мне в нашем юридическом отделе дали мощную консультацию; у нас был очень толковый юрист Борис Ефимов. Он вызвал ее отца — доцента геологического факультета — и сказал: «Если ваша дочка не хочет сидеть, пусть вернет работу»), тогда она ее сразу принесла. И после этого работа была направлена в ВИНИТИ, но оказалось, что она не выполнила всех правил, обязательных для ВИНИТИ: в машинописи должны быть ровные поля с обеих сторон (для пересъемки и ксерокопирования), а она меня об этом не предупредила. ВИНИТИ выслал мне первый экземпляр работы, оставив для проверки второй у себя. Я приклеил сам эти листы. Но, кроме того, оказалось, что она некоторые буквы забила грязно шрифтом на машинке, и это был повод для того, чтобы снова вернуть мне работу. Но моя жена, на которой я женился в 1967 году, Наталья Викторовна, урожденная Симоновская, — художник, член МОСХа, она исправила эти нарушения, потому что она как художник умела все это сделать грациозно и изящно.
