Окончилось лето 1938 года. Что же было с нами дальше? Перед началом занятий в школе мама все же взяла меня от Буничей домой. Рассказала все, что произошло с отцом.
Жизнь продолжалась. А жить было не на что. Наша семья никогда не страдала так развившейся нынче болезнью: вещизмом, накопительством. Хотя, согласитесь, торгпред в Париже имел обширные возможности подумать о материальном обеспечении семьи. Не думал! Не умел! Не хотел! Подобные мысли никогда не навещали ни отца, ни мать.
И когда отца не стало, выяснилось, что ценность для реализации представляют только карманные золотые часы отца и наручные часы мамы. Тоже из золота. В актив можно было занести еще мамину шубу да два-три хорошо пошитых костюма отца. Все эти вещи почти сразу же перекочевали в ломбард. Дорогу к этому учреждению пришлось познать и мне. Хорошо помню дом на Большой Дмитровке, в котором он тогда располагался. Но прожить втроем на ссуды ломбарда было невозможно. А на работу маму — жену «врага народа» — никуда не брали. Хотя она была высококвалифицированной машинисткой-стенографисткой, в совершенстве владела французским языком.
Так или иначе, а нужно было на что-то жить. В Москве, на улице Кузнецкий мост, напротив ЦУМа и сегодня располагается кафе. Полвека назад здесь тоже было общепитовское заведение. Называлось оно просто — «Закусочная». Вот для этой закусочной мама подрядилась ежедневно печатать меню. Она сама, а иногда и я относили несколько листочков папиросной бумаги с отпечатанными на них названиями немудреных блюд в закусочную. Взамен мы получали простенький обед: суп, котлеты, компот. Этот бесценный дар судьбы погружался в судки и бережно доставлялся домой. Так обеспечивался «прожиточный минимум» для нас с сестрой и мамы.
Пишущая машинка мамы фирмы «Ундервуд» жива по сей день. На ней печатаются многие мои литературные опусы. А тогда в осиротевшей комнате она была словно членом нашей семьи. Нашей кормилицей. Единственным источником средств к существованию.
Почти ежедневно мы с сестрой засыпали и просыпались под аккомпанемент «Ундервуда». Мне сейчас кажется, что мама в те ужасные годы вообще не ложилась спать. Когда-то стройная, красивая женщина, она как-то сразу постарела, сжалась и все свои силы безраздельно отдавала нам с Юлей.
Машинка стрекотала, не умолкая. Так продолжалось долго, очень долго...
Здесь я полагаю уместным хотя бы коротко рассказать об истории семьи Кузиных, к которой, как я писал выше, принадлежала и моя мама Вера Петровна.
Кузины фамилия в Харькове довольно известная. Более ста лет назад в топонимике города по рейтингу популярности эта фамилия была первой. Представьте, рейтинг возглавлял не художник, не писатель, не ученый и даже не государственный деятель, а купец. И звался он Кузьмой Никитовичем Кузиным. Это был прадед нашей мамы. Его именем были названы улица, переулок, четыре спуска, один въезд, мост и базар, то есть всего девять объектов. А сам Кузьма Никитович считался в Харькове личностью выдающейся. Начав свою карьеру подносчиком в питейном заведении, Кузин проявил незаурядную сноровку и к 1830 году стал одним из первых в городе купцов 1-й гильдии. Тогда же Кузьма Никитович получил почетное звание коммерции советника — первым в истории Харькова.
По данным харьковского интернет-сайта «Первая столица», автор исторических очерков о знаменитых людях Харькова Инна Можейко указывает: «Свое состояние купец Кузин сделал на водке, причем — вполне законным путем... Кузин открыл в городе единственный водочный завод... При этом сам купец, как утверждали современники, был удивительным трезвенником».
Мамин прадед был широко известен своей благотворительностью. В дом Кузиных постоянно обращались просители. Кузьма Никитович давал деньги в долг попавшим в беду купцам или приказчикам, желающим открыть свое дело. После его смерти в ящике письменного стола был найден целый ворох разорванных расписок, деньги по которым обратно не просил. Кузьма Никитович постоянно привечал неимущих, раздавая им различные вещи. А в городе ни одно благотворительное мероприятие не обходилось без Кузина и его супруги Екатерины Игнатьевны — ни постройка или ремонт храмов, ни устройство школ, ни спектакли. В 1841 году Кузин делает Харькову свой, наверное, главный подарок: на собственные деньги он возводит Всесвятскую церковь — большой каменный четырехпрестольный храм на Холодногорском кладбище. Неподалеку от храма была сооружена часовня во имя Косьмы и Дамиана. В ней в 1844 году в возрасте 64 лет был похоронен, почетный потомственный гражданин Харькова, коммерции советник Кузьма Никитович Кузин.
Ну а в нашей семье на память о замечательном роде Кузиных сохранилась метрическая выпись моей мамы Веры Петровны Кузиной. Копию этого примечательного документа я поместил в иллюстративном ряду этой книги.
Еще замечу, что маминому отцу и моему деду Петру Павловичу Кузину, по свидетельству наших родственников, тоже перешло приличное наследство. Но после событий 1917 года он, как мне рассказывала мама, от всех материальных благ отказался и до конца дней своих добросовестно трудился простым банковским служащим. Два родных брата мамы в годы Гражданской войны оказались в рядах Белой армии. Борис пропал на полях сражений, а Евгения судьба забросила в Бельгию, где он закончил свою жизнь в середине прошлого, XX века.
Обмен по-чекистски
Здесь следует рассказать еще и том, как нас «перемещали» из квартиры в Петровском переулке в большую коммунальную квартиру дома № 15/13, располагающегося по сей день на углу Петровки и хорошо известного всем москвичам Столешникова переулка.
Этот нафаршированный маленькими магазинчиками уголок в центре Москвы почему-то в те годы облюбовали разного рода дельцы и спекулянты. Поэтому остряки переименовали переулок в «Спекулешников». Впрочем, нас тогда это соседство не беспокоило.
Наша квартира в Петровском переулке приглянулась какому-то генеральскому чину НКВД. Видимо, поэтому буквально через несколько дней после ареста отца к маме явился молодой офицер. Он вручил ей под расписку предписание, обязывающее в 24 часа освободить квартиру и переехать в одиннадцатиметровую комнату на одну из московских окраин.
Разбитая горем мать нашла в себе силы встать на защиту детей. Не знаю, куда она ездила, кому звонила, но первый штурм чекистов ей отбить удалось. Выселение приостановили.
Однако генерал проявлял нетерпение, заставлял своих «квартирьеров» разрабатывать варианты, торопился с «приватизацией».
Не могу ручаться за достоверность того, что затем произошло. Подробности только через несколько лет доверил маме управляющий домом 15/13 по Петровке, в который мы вскоре переехали, — Недождых.
