Служить Александр Потемкин начал, согласно «Определению…», в 7207 году, то есть в 1699 году. К этому времени ему было уже двадцать шесть лет — возраст взрослого, самостоятельного мужчины — и, покидая дом, он оставил там первую жену Марину Ивановну. Призван Потемкин был «по жилецкому списку». Жильцами в Московской Руси называли нижнюю категорию придворных чинов. Они жили в своих вотчинах и в определенные годы являлись на службу в столицу, где несли охрану, посылались на разные дворцово-административные работы, их могли направить с незначительным дипломатическим поручением или дать назначение воеводами в южных, окраинных, городах. «Из веку» они занимались военным ремеслом и выступали в поход вместе с государем[63].
Александра Васильевича определили в Ростовский драгунский полк Низовского корпуса. Дальнейшая его судьба складывалась примерно так же, как и у большинства дворянских сыновей, уведенных Петром I на Северную войну. «В 708 году написан в прапорщики, потом произведен от Генералитета в 709 в подпоручики и в поручики, в 710 в капитаны-поручики, в 712 году от Военной канцелярии в капитаны, и быв во многих воинских походах, на Полтавской баталии и на Турецкой акции и ранен». Таким образом, Александр Васильевич принимал участие в знаменитом сражении под Полтавой 27 июня 1709 года и в тяжелом, бесславном Прутском походе 1711 года. Получил ранения и первый раз просился в отставку в 1722 году, но окончательно покинул армию только в 1728 году. В «Определении Военной коллегии» говорится: «По свидетельству Медицинской канцелярии за ранами в службе быть не годен. Того ради, по содержанию состоявшегося в 722 году указа… дать ему ранг маэорский»[64].
А. Н. Самойлов помещает в своих мемуарах следующую историю об отставке Александра Потемкина: «Александр Васильевич, просивший увольнения от службы по причине тяжких ран, явясь в Государственную военную коллегию для предъявления оных, по обыкновению начал было скидывать свой мундир, как познав в числе членов коллегии одного, служившего у него в роте унтер-офицером, тогда когда он уже был капитаном, и, не могши снести такого для себя унижения, сказал, указывая на того члена: „Как? и он будет меня свидетельствовать! Я сего не перенесу и останусь еще в службе, сколь ни тяжки мои раны“. И действительно после сего происшествия прослужил еще два года»[65].
Современный человек вряд ли посчитал бы зазорным пройти медицинское освидетельствование у бывшего подчиненного. Но в те времена смотрели на дело иначе. Вспомним, как отец Петруши Гринева читал «Придворный календарь». «Чтение это производило в нем всегда удивительное волнение желчи… Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: „Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!.. Обоих российских орденов кавалер!.. А давно ли мы…“» Мысль о том, что прежний товарищ, тем более младшего чина, обошел по службе, раньше получил орден, производство, пожалование, задевала честь дворянина и считалась нестерпимым оскорблением.
Недаром Самойлов передает случай с отставкой Александра Васильевича не как курьез или пример упрямства взбалмошного старика, а «чтоб изобразить благородство духа его». Потемкин-старший не собирался обнажать свои раны перед каким-то выскочкой, кланяться ему, просить о снисхождении к здоровью, расстроенному на службе Отечеству. Он гордо удалился и, стиснув зубы, тянул лямку еще несколько лет. В таком поступке виден характер. Возможно, и Гриц унаследовал от отца немалую долю фамильной непреклонности. Во всяком случае, в его дальнейших конфликтах с людьми, стоявшими выше на социальной лестнице, но не вызвавшими у юноши уважения, заметна та же черта — подчеркнутая забота о своей чести: «Я этого не перенесу!»
Покинув армейскую службу, Александр Васильевич перешел на статскую. В 1728 году он стал воеводой Алатырской провинции, через десять лет поступил в Контору конфискаций в Москве и был уволен лишь 13 октября 1742 года с чином подполковника[66]. К этому времени ему было уже под семьдесят, а его сыну и наследнику Григорию исполнилось только три года. Как же случилось, что Потемкин так долго не заботился о продлении рода?
Его первый брак с Мариной Ивановной был бездетным. А пятерых дочерей и единственного сына мужу родила вторая супруга — Дарья Васильевна. История их венчания обросла легендами и заслуживает особого рассмотрения. Впервые она была изложена в 1872 году историком и собирателем древностей П. Ф. Карабановым, дальним родственником Потемкиных. Он записал истории о князе и поместил их в «Фамильном известии», которое было опубликовано в журнале «Русская старина».
«Отец светлейшего, — писал Карабанов, — смоленский помещик, отставной подполковник Александр Васильевич, был человек оригинальный. В преклонных уже летах, живя в пензенском своем поместье сельце Маншина, нечаянно увидя овдовевшую бездетную красавицу Дарью Васильевну Скуратову, по отце Кондыреву, неподалеку жившую у мужниных родных в селе Большом Скуратове, что на киевской дороге, — прельстился ею и начал свататься. Скоро после свадьбы молодая Потемкина, уже беременная, узнала, что она обманута, и что первая супруга жительствует в смоленской деревне; потребовав свидания с законною женою, горчайшими слезами довела ее до сострадания, склонила отойти в монастырь, и вскоре, приняв пострижение, сим средством утвердить брак сей»[67].
С этого времени история свадьбы родителей Г. А. Потемкина обычно принималась исследователями на веру. Никого не смущал тот факт, что в мемуарах А. Н. Самойлова, можно сказать, выросшего в той же семье, что и светлейший князь, нет ни слова о скандальном двоеженстве. Подобное умолчание списывалось на трепетное отношение племянника к великому дяде.
Однако семейные предания — источник ненадежный. Он плохо поддается проверке. Обычно максимум того, что можно сделать, — сопоставить одну фамильную легенду с другой. К счастью, на этот раз вышло по-иному. Уже в наше время московский историк К. А. Писаренко исследовал в Российском государственном архиве древних актов комплекс дел, связанных с семейством Скуратовых, и из челобитных представителей этого рода выяснил немало интересных деталей[68].
Прежде всего, и сама Дарья Васильевна, и ее отец Василий Иванович свою фамилию произносили не «Кондыревы», как у Карабанова, а «Кофтыревы». Родня первого мужа Потемкиной, в частности сын Алексей Иванович Скуратов, называла мачеху «Ковтыревой».
Путаница в написании дворянских фамилий — случай для того времени заурядный. Ведь языковая и делопроизводственная нормы еще не были выработаны, и люди писали в большинстве случаев, как слышали. Например, представители семьи Струйских именовались в документах и Струшскими, и Стружскими, и Струскими, а должны были, по их собственным заверениям, — Шуйскими[69]. Наш герой, будучи недорослем, старательно подписывался: «Патемкин». Алексей Орлов поименует его «Патиомкиным», а позднейшие публикаторы записок Орлова из Ропши прочтут скоропись: «Патючкин». Таким образом, девичья фамилия матери Григория Александровича могла писаться очень по-разному. Недавно обнаруженная первая русская биография светлейшего, написанная Л. И. Сичкаревым, тоже дает вариант «Кофтырева»[70].
