В 1789 году Наполеон под благовидным предлогом выбивает себе длительный отпуск и отправляется на родину. И там наводит изрядный шорох. До его прибытия Корсика оставалась сонной провинцией. Наполеон начинает активно действовать. Он добивается того, что местный законодательный орган принимает декларацию, приветствующую события во Франции. Подтекст этого очевиден: раз вы там провозгласили свободу, то мы имеем полное право отложиться и жить по своему разумению. Знакомая логика. Вспомните Прибалтику эпохи перестройки.
Однако будущего императора в этом шабаше местного значения быстро задвигают на третьи роли. Вскоре из изгнания прибывает местный вождь и учитель, культовая фигура корсиканцев – Паоли. Наполеон, как все его соотечественники, встречает лидера националистов с полным восторгом. В искренности его чувств сомневаться не приходится. Еще бы! Это – кумир его детства и юности. Живая легенда. Как относился Наполеон к Паоли, говорит следующее. Он делает то, что не совершал никогда больше – ни до, ни после. Бонапарт почтительно набивается к местному кумиру в друзья. Чуть ли не бегает вокруг с заискивающей улыбкой. Все его тогдашние статьи и брошюры сводятся к желанию быть полезным корсиканскому лидеру.
Вообще-то, для начала средненькой политической (и не только политической) карьеры такое начало – дело обычное. Чтобы пробиться в боссы – сперва приходится ради них побегать. Примеров – тьма. Да только вот с характером Наполеона это уж больно не соотносится. Всю свою жизнь он делал карьеру не так и не такими методами. Ну, не такой он был человек, чтобы, простите за выражение, задницу кому-то лизать! Впоследствии Наполеон гордо отказывался от очень заманчивых предложений, суливших куда большие выгоды – потому что это не соответствовало его взглядам на жизнь. А вот тут…
Что ж, юношеские идеалы – вещь сильная. Напомню, что весь строй мысли Наполеона, все его надежды были связаны тогда с Корсикой и только с ней. Во Франции он в те годы ощущал себя кем-то вроде гастарбайтера. Который вынужден работать на чужбине, потому что дома жрать нечего… В этом, кстати, его отличие от Сталина или Гитлера. Сталин никогда не испытывал особой привязанности к Грузии. Австриец Адольф Шикельгрубер свою малую родину тоже не особо высоко ставил. Фюрера интересовала лишь «германская нация», после Первой мировой войны он в родном Браунау ни разу не был. А вот Наполеон был другим…
Но самое-то интересное – в том, как повел себя Паоли, глядя на такое вот откровенное виляние хвостом. Он демонстративно оттолкнул Наполеона. Не пожелал с ним «играть». У будущего императора получается как в песне Александра Башлачева: он вынужден «протягивать свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак».
Самое простое объяснение такого нежелания дружить – в клановых корсиканских пережитках. Наполеон действительно был представителем другого клана. Да и отец Наполеона Карло Бонапарт был, по понятиям Паоли, «предателем». Потому что предпочитал жить с французами в мире.
Но согласитесь, трудно предположить в опытном политическом деятеле, пусть и провинциального масштаба, такую непроходимую ограниченность, понятную разве что в каком-нибудь неграмотном горном пастухе. Занятия политикой быстро отучают от подобной деревенской ксенофобии.
Видел в Наполеоне соперника? Но «ум, честь и совесть» Корсики и молодой, никому не известный офицер – персонажи совершенно разных весовых категорий. А ум и талант Наполеона всяко бы пригодился Паоли.
Проблема была в том, что на самом-то деле Наполеон уже был на Корсике чужаком. Хотя сам, возможно, до поры до времени этого не осознавал. Это похоже на один из рассказов Чехова. Приезжает студент на каникулы домой, в глухую провинцию. Он искренне рад видеть своих домашних, счастлив очутиться на родине. Но вскоре понимает: он для всех – совсем чужой человек. Они говорят на разных языках… Никак он не вписывается в местный пейзаж. Хотя очень этого хочет.
Вот и в случае с Наполеоном – то же самое. Бонапарт жил во Франции, бывал в Париже, прочел бездну книг. И потому, в глубине души, понимает: масштабы уж больно разные. Франция и Корсика…
Глаза Наполеона открываются быстро. Иллюзии рассеиваются. По сравнению с великими делами, творящимися на «материке», деревенские корсиканские страсти – детский сад. Это в мечтах Корсика была милой родиной. А в реальности – глухая дыра. Подобное отношение проскакивает в его работах времен пребывания на родине. И чем дальше – тем больше. Все более ясно он формулирует мысль: залог процветания родного острова – в совместном развитии с Францией. Понимал он и другое. Время подобных микроскопических государств, осколков средневековья – стремительно уходит. Накатывалось время империй. А политических недомерков все равно сожрут более крутые соседи. Как совсем незадолго до этого Россия, Австрия и Пруссия раздраконили Польшу. Разделили. Захотелось им так – и всё. Взяли и стерли страну с карты. А Польша-то – все-таки не Корсика…
Паоли, умный и чуткий человек, не мог не почувствовать настроений Наполеона. И конечно – не мог одобрить. Дело в том, что культовый корсиканский лидер был по своим взглядам законченным, непроходимым «самостийником». По сравнению с которым Стефан Бандера просто отдыхает. Паоли являлся типичнейшим «человеком одной идеи», на служение которой положил жизнь. Его политические взгляды были просты, как штопор. Пункт первый. Корсика должна быть независимой. Пункт второй. Если имеются какие-то вопросы, смотри пункт первый. И всё. Точка. Паоли даже не пытался задумываться, какой общественный строй он желает видеть на своем острове. И уж тем более – не пытался просчитать, сколько корсиканская «незалежность» продержится. Не волновали его такие мелочи!
Вот тут-то всегда и начинались расхождения. Любой местечковый национализм неизбежно скатывается к оголтелой ксенофобии. А если «местечко» еще и глухое – то обязательно дело сводится к идеализации «старых добрых обычаев». В этом случае перемены, происходящие в метрополии, автоматически проходят как «чуждое влияние». От которых стоит держаться подальше. Вот здесь и была зарыта собака! Наполеон, безусловно, являлся сторонником революции – и наступающих с ней перемен. Хотя бы потому, что лично ему они были выгодны. А вот Паоли был из тех бескорыстных людей, слуг идеи, которые оказываются порой хуже любых проходимцев. В том числе – хуже и для идеи, ради которой они жизнь кладут. Паоли на Корсике оказался в числе самых непроходимых консерваторов. Которые вопили, лишь только речь заходила о каких бы то ни было переменах.
И проблема здесь была даже не в том, хороши или плохи перемены, принесенные французской революцией. Даже если допустить, что они были кошмарны на сто процентов, как тогда казалось многим. Беда была в другом. Великая французская революция стремительно вкатывалась в неизбежный этап гражданской войны. Когда логика любого революционного правительства сводится к лозунгу: «Дави контрреволюцию!» Да и никакое революционное правительство не горит желанием «отпускать на волю» территории, доставшиеся ему в наследство от старой власти. Лидер английской революции Оливер Кромвель потопил в крови ирландское движение за независимость. В России в 1918 году Тихий Дон тоже решил отложиться, и большевики пресекли это почище Кромвеля. То, что тогда отпустили Прибалтику и Финляндию – это только «от плохой жизни». Грузию и Армению не отпустили. И там «самостийников» было полно. А во Франции уже шла война с мятежной «контрреволюционной» Вандеей. Перед тем, что там творилось, блекнут ужасы «разказачивания».
