Ознакомительная версия.
Полный штат прислуги мог себе позволить далеко не каждый помещик. Вот пример очень бедной семьи помещиков Одинцовых, живших в селе Бабаево Каширского уезда. Сам Алексей Иванович Одинцов, капитан-лейтенант в отставке, крепостных не имел. Жена его владела пятьюдесятью душами. Их дворню составляли две сенные девушки, мальчик, староста, он же кучер и кухарка[62]. Зато уж богатые могли себе позволить все, чего душа пожелает, например домашнего парикмахера или скорохода-рассыльного. Часто даже при небольшом штате лакеев из них составляли хор или оркестр. По свидетельству помещицы Яньковой «у людей достаточных и не то чтобы особенно богатых бывали свои музыканты и песенники, ну, хоть понемногу, а все-таки человек по десяти»[63]. Хор сопровождал помещика в дороге и на охоте, развлекал гостей во время обеда. Ну а деревенское празднество без хора также не представимо, как городской бал без оркестра и карт.
Хор и оркестр, а лучше того — крепостной театр был особым знаком богатства и самоуважения. Тот же язвительный мемуарист — Ф.Ф. Вигель — как-то заметил:
«Более из тщеславия, чем из охоты, многие богатые помещики составляли из крепостных людей своих оркестры и заводили целые труппы актеров, которые, как говорили тогда в насмешку, ломали перед ними камедь. Когда дела их расстраивались, они своих слуг заставляли в губернских городах играть за деньги»[64].
В то время как в Европе между слугой и господином уже давно утвердились партнерские взаимоотношения (права и обязанности каждого устанавливались соглашением), в России дворня была явлением оригинальным, сложным и запутанным. С одной стороны, рубеж XVIII–XIX веков — это время почти абсолютной власти помещика над своими дворовыми, а значит, и самого грубого и низкого злоупотребления этой властью. С другой стороны, помещики так привыкли считать дворню инструментом для достижения своих желаний, что практически разучились без нее обходиться, а зачастую подпадали под влияние своих дворовых людей. Возникали своего рода семейные отношения. В идеале дворовые должны были не просто слушать своих господ, но почитать их и даже любить, помещики же — отечески заботиться о своих людях и по-отечески их «учить». Ниже следуют два примера близких к этому идеалу взаимоотношений помещиков и их слуг.
Д. Бутурлин, обманутый недобросовестными партнерами, готов был подписать документ, который почти наверняка привел бы его к полному разорению. Его крепостной слуга, прекрасно видя все последствия этого шага, умчался в Воронеж, где гостила жена помещика, ворвался в дом, где был бал, и увез Л. Бутурлину в поместье к мужу, где ей удалось расстроить авантюрную сделку[65].
Журналист А. Слепцов передает трогательную историю о двух сестрах 16 и 17 лет, которые потеряли родителей и остались в своем поместье совершенно одни. Заботу о сиротах взяли на себя старухи-крепостные. Сначала они отыскали и поселили в доме сестер их дальнюю родственницу, а затем старшей нашли порядочного жениха — сорокалетнего вдовца, майора Слепцова[66].
Своего рода «семейные» отношения проглядываются во всех сторонах поместного быта. Скажем, иностранку Вильмот поразила «такая манера»: при входе в барские покои слуги не стучатся, и, следовательно, могут застать бар в любой, может быть и не совсем удобной для постороннего глаза ситуации[67]. Слуг не стеснялись, но не так, как не стесняются мебели, а так, как не стесняются своих домашних. Были, конечно, в подражание Европе, попытки дистанцироваться от слуг. В. Селиванов пишет о своем дедушке Павле Михайловиче, у которого лакеям полагается ходить неслышно и никогда не поворачиваться к господам спиною, но сам же мемуарист и оговаривается, что «у скромных деревенских помещиков это было необыкновенно»[68]. Еще один показатель таких полусемейных отношений — широко распространенная грамотность дворовых. Архитектор П. Гусев, будучи крепостным мальчиком, ходил в специальную школу, заведенную помещиком Хлюстиным, чтобы своим детям «доставить образованных слуг»[69].
Такие близкие отношения постоянно омрачали сами слуги — своей ленью и пьянством. Пьянство дворовых — неотъемлемая примета помещичьего быта и «Божье наказание» помещиков. При большом количестве слуг, работы для каждого из них в доме помещика было в несколько раз меньше, чем, скажем, в обычной крестьянской семье. Ее было не сравнить с трудом в поле, на мануфактуре или даже работой купца, приказчика, управителя. Это сравнительное безделье и близость к водке в помещичьем доме развращали слуг. Н. Муравьев-Карский вспоминает эпизод, когда они с братьями, отправляясь в армию, заехали в отцовское пустующее поместье. От радости, что явились молодые господа, «к вечеру перепилась почти вся дворня, причем не обошлось без драк и скандалезных происшествий, в коих нам доводилось судить ссорившихся и успокаивать шумливых убедительными речами»[70].
Колоритнейший персонаж — повар Дмитрий, купленный в Москве со всем семейством «за большие деньги» — фигурирует в записках А. Смирновой-Россет. Когда Дмитрий напивался, он выбрасывал приготовленный обед на пол и грозился перерезать всех господ «как куриц». Оставшиеся без обеда господа жевали бутерброды и ждали окончания запоя, пока привязанного к дереву повара обливали холодной водой[71].
Пьянство дворовых было главной причиной наказаний. К ним мы сейчас и перейдем. Но прежде отметим важную подробность: большое число фактических наказаний таковыми не считались ни юридически, ни морально. До середины XIX века наказания вообще применялись «по усмотрению» помещика, и лишь в 1845 году были приведены в систему с введением предельных норм: порка розгами — до 40 ударов, палками — до 15, арест — до 2-х месяцев и т. д.[72]
До этого существовало два типа наказаний. Первый — с использованием государственной власти — ссылка в Сибирь или отдача в солдаты. Близко к этому стояла ссылка лентяев и пьяниц, как «вредных людей», в отдаленные поместья. Второй тип — домашние наказания. Причем «битье» дворовых, когда барин (а чаще барыня) мог щипать, таскать за волосы, давать подзатыльники и оплеухи, или, как помещица Шепелева, бить провинившихся девок башмаком, снятым с ноги, собственно наказанием не было[73]. Это было частью все того же «семейного» отношения помещика к дворовым. Селиванов вспоминал, что тетушка его Варвара Павловна, «рассердившись на кого-нибудь из людей или девок, кричала, топала ногами, выходила из себя, и подчас била чем попало»[74]. Но и обучая грамоте своих племянников, та же тетушка применяла «тумаки и трепки за волосы»[75].
Ознакомительная версия.
