Директор Института теоретической физики в Гёттингене не считал себя политическим борцом. Идеал Макса Борна — спокойная работа в «тихом замке науки», как он написал однажды своему другу Альберту Эйнштейну (в письме от 8 сентября 1920 года).
Однако отсиживаться в «тихом замке науки» и не видеть, как вокруг поднимают голову оголтелый антисемитизм и нацизм, стало невозможно.
В 1928 году Борну пришлось на целый год прервать работу и несколько месяцев провести в санатории в городе Констанц на берегу Боденского озера на юге Германии. Здоровье у него всегда было далеко не богатырское, каждую осень его мучили простуды, к тому же он с детства страдал астмой. На знаменитой фотографии участников Сольвеевского конгресса, проводившегося в Брюсселе в октябре 1927 года, второй справа во втором ряду — Макс Борн, единственный среди ученых, многие из которых явно старше него, одет в теплое пальто с шарфом. Сыграли свою роль и запредельные интеллектуальные нагрузки: вокруг профессора сложился кружок необыкновенно одаренных молодых ученых, от которых ему не хотелось отставать. Да и беспокойство о политическом положении в стране, где с каждым днем усиливались позиции национал-социалистов, вгоняло в тоску: он все яснее видел, что антисемитизм — движущая сила нацистов, истинный смысл их воплей о «крови и почве».
Мороз стоял в тот год суровый, даже озеро замерзло насквозь от немецкого берега до швейцарского. Прогулки на свежем воздухе выздоравливающим были запрещены, поэтому пациенты санатория — как правило, состоятельные, образованные люди: адвокаты, чиновники, фабриканты — проводили время в беседах о политике, причем все они были за Гитлера. Эти разговоры Борн запомнил надолго. В автобиографии «Моя жизнь» он пишет:
Я не представлял себе, в какой степени этими обычными немецкими гражданами овладели национализм, милитаризм и антисемитизм. Они верили всей лжи, которую распространял Гитлер: что война была проиграна только из-за предательства (легенда об ударе кинжалом в спину), что военное руководство не виновато в поражении, что социализм и либерализм должны быть подавлены, что Германия снова борется и ее территория должна быть увеличена (народ без пространства) и т. д.
После того как я раз или два попытался возражать, со мной стали общаться, как с изгоем.
В учебном 1931/1932 году Макса Борна избрали деканом факультета математики и естествознания, что оказалось для кабинетного ученого настоящей пыткой. Этот год он назвал «одним из худших в моей академической жизни». В стране бушевал очередной кризис, и, чтобы сэкономить средства, кабинет министров канцлера Брюнинга[31] пошел на крайние меры. Было решено, в частности, что университеты должны уволить большое число молодых ассистентов и других работников, если они не государственные служащие. Желая сохранить хоть какой-то оклад молодым людям, многие из которых недавно обзавелись семьями, новый декан выступил с предложением, чтобы профессора факультета добровольно отчисляли примерно 10 процентов своих окладов в фонд поддержки юных коллег. Большинство профессоров с этим предложением согласились, но сотрудники Сельскохозяйственного института отказались, выказав при этом ненависть, которой, как пишет Борн, «он еще никогда не ощущал». Их особенно возмущала необходимость поддерживать своими деньгами «еврейскую клику», как называли антисемиты сотрудников математического и физических институтов. Кто есть кто, стало ясно буквально через несколько месяцев после этих дебатов — с назначением Гитлера на должность рейхсканцлера голосовавшие против поддержки молодых ассистентов оказались самыми активными сторонниками национал-социалистической партии.
Прежнего Гёттингена больше нет
Превращение Веймарской республики в Третий рейх Гитлер начал с «чистки» государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов. Закон «О восстановлении профессионального чиновничества» от 7 апреля 1933 года был первым законодательным актом, в котором появились расистские формулировки. Так в § 3 этого закона говорилось, что «государственных служащих неарийского происхождения нужно отправить на пенсию». Исключения делались лишь для тех чиновников, кто был принят на государственную службу до первого августа 1914 года (так называемых «старых служащих»), либо воевал за Германию или ее союзников на фронтах Первой мировой войны, либо имел детей или родителей, павших на войне.
Еще один параграф этого закона (§ 4) позволял увольнять с государственной службы политически неблагонадежных, «кто в своей предыдущей политической деятельности не проявил беззаветную преданность национальному государству». Под эту формулировку попадали социал-демократы и коммунисты, а также все, кто поддерживал идеалы Веймарской республики.
Специальным разъяснением, опубликованным 11 апреля 1933 года, в § 3 определялось, кто имеется в виду под «неарийцами»: те, у кого кто-нибудь из дедушек или бабушек были неарийцами (прежде всего евреями). Меньше чем через месяц, 6 мая 1933 года, действие этого закона распространилось на приват-доцентов, которые не являлись государственными служащими.
В начале 1933 года в немецких университетах насчитывалось около 6000 преподавателей: профессоров, доцентов, ассистентов. С учетом технических институтов численность преподавательского состава высшей школы составляла около 8000 человек. Уже в течение зимнего семестра 1934/1935 года по новому закону было уволено 1145 профессоров и доцентов.
Если учесть ассистентов, сотрудников научных библиотек и научно-исследовательских институтов, то число уволенных научных работников и преподавателей в первый зимний семестр возрастет до 1684. Однако увольнения продолжались и впоследствии. В 1935 году фактически отменили все льготы для участников Первой мировой войны и их семей, а также для «старых служащих». С присоединением Австрии к Третьему рейху в 1938 году начались чистки и в австрийских университетах. По данным «Центрального управления по еврейской экономической помощи» до 1938 года было уволено свыше 2000 ученых и преподавателей высшей школы.
По словам Вильяма Ширера, «в естествознании, которое на протяжении не одного поколения играло в Германии выдающуюся роль, наступил быстрый упадок. Такие большие ученые, как физики Эйнштейн и Франк, химики Габер и Вильштеттер, ушли сами или подвергались травле. Из тех, кто остался, многие попали под влияние гитлеровской идеологии и пытались применить ее в своей науке».
