В начале июля Державина уже не было на свете.
Сколько простосердечия, теплоты, живости и благодушия сохранялось еще в этом семидесятитрехлетнем старце, в этом гениальном таланте! Вечер накануне моего отъезда, как нарочно, мы провели вдвоем. Много добрых желаний и советов сказал он мне на прощанье, искренно благодарил за удовольствие, доставленное моим чтением; много предсказывал мне в будущем и даже благословил меня на литературные стихотворные труды. Он ошибался во мне, и потому предсказания не исполнились и благословение не пошло впрок. Самый последний совет состоял в следущем: «Не переводите, а пишите свое, что в голову войдет; в молодости переводить вредно: сейчас заразишься подражательностью; в старости переводите, сколько угодно».
С глубоко растроганным сердцем вышел я из кабинета Державина, благодаря бога, что он послал мне такое неожиданное счастье – приблизиться к великому поэту, узнать его так коротко и получить право любить его, как знакомого человека! Каким-то волшебным сном казалось мне все это быстро промелькнувшее время! Державин знает, любит меня; он восхищался моим чтением, он так много говорил со мной, так много занимался мною; он считает, что я имею дарование, он говорил это всем, он сохранит воспоминание обо мне… Радостно билось мое сердце, и самолюбие плавало в упоении невыразимого восторга.
В исходе июля, собираясь уехать на десять лет из Москвы в Оренбургскую губернию, я узнал о смерти Державина. Еще живее почувствовал я цену моего с ним очень кратковременного, но полного, искреннего, свободного, кабинетного знакомства. Итак, скромный путь моей жизни озарился последними лучами заходящего светила, последними днями великого поэта! Тридцать пять лет[25] прошло с тех пор, но воспоминанье об этих светлых минутах моей молодости постоянно, даже и теперь, разливает какое-то отрадное, успокоительное, необъяснимое словами чувство на все духовное существо мое. И чему я обязан за все это? – единственно моему чтению. Да будет же благословенно искусство, которое звуками даже чужих слов, проникнутых собственным чувством человека, может так могуче переливать их в сердце другого!
Вскоре прочел я в «Благонамеренном» большое стихотворение того самого господина Родзянки, которого пиесу назначено мне было читать в «Беседе»; оно называлось: «Державин». Это были пламенные, замечательные стихи особенно потому, что в составе их слышались иногда смелые, размашистые приемы, а в выражениях недостатки и даже красоты большею частью внешние, поистине державинские. Вот одна строфа этого стихотворения:
Прочь ход плачевный похорон,
В прах смерти мрачны одеянья,
Плач, слезы – слейтесь в восклицанья,
В глас трубный – погребальный звон!
Рассыпься лавром ельник скорбный,
Встань жертвенником мрамор гробный!
…чтобы взглянуть на брата… – Имеется в виду Аркадий Тимофеевич Аксаков (1803–1860).
… в… Гарновском доме – известный в Петербурге своим роскошеством дом артиллерийского офицера, полковника Михаила Антоновича Гарновского (1764–1817); впоследствии владелец оказался в опале, а в его доме, по повелению Павла I, были устроены конногвардейские конюшни, а затем военные казармы.
Подпрапорщики Капнисты – сыновья писателя В. В. Капниста, приходившегося родственником Г. Р. Державину.
Кавелин Александр Александрович (1793–1850) – впоследствии генерал от инфантерии; одно время служил при дворе в качестве воспитателя наследника – будущего царя Александра II.
Годеин Павел Петрович – командир школы гвардейских подпрапорщиков.
Тончи Сальватор (Николай Иванович) (1756–1844) – итальянский живописец и поэт; вторую половину своей жизни провел в России; жил в Петербурге, а с 1802 г. служил в Москве инспектором дворцового архитектурного училища. Портрет Державина его работы, о котором говорит Аксаков, хранится ныне в Государственной Третьяковской галерее, в Москве.
Эта картина впоследствии была в Москве у родного племянника Державина, А. Н. Львова, скончавшегося в 1849 году.
Перевод Филоктета.
Яковлев Алексей Семенович (1773–1817) – замечательный русский актер-трагик.
«Ирод и Мариамна» – трагедия Г. Р. Державина (СПБ. 1809).
«Сумбека (кажется, так), или Покорение Казани». – Имеется в виду пьеса Державина «Грозный, или Покорение Казани» (1814).
Недавно узнал я, что напечатана трагедия «Василий Темный».
Незавершенная трагедия Державина называется не «Аталиба», а «Атабалибо, или Разрушение перуанской империи».
…любил одно осьмистишие… – По-видимому, речь идет о четверостишии «Суд о басельниках»: // Эзоп, Хемницера зря, Дмитрева, Крылова, // Последнему сказал: ты тонок и умен; // Второму: ты хорош для модных, книжных тем. // С усмешкой первому сжал руку – и ни слова.
Урожденная Дьякова, вторая супруга Державина.
Кокошкин Федор Федорович (1773–1838) – театральный деятель, посредственный драматург; сторонник классицистической рутины.
Валберхова Мария Ивановна (1788–1867) – драматическая актриса, переводчица.
Может быть, не всем известен этот технический термин. На «считке» автор или доверенное от него лицо читает вслух всем актерам пиесу, приготовляемую к представлению. Этим чтением дается смысл и тон, который автор желает сообщить своей пиесе; актеры и актрисы обязаны соображаться с ним. Так по крайней мере бывало прежде.
Дмитриев Михаил Александрович (1796–1866) – реакционный поэт; о принадлежности Батюшкову указанной пародии он писал в своих воспоминаниях «Мелочи из запаса моей памяти» (М. 1869, стр. 199–200).
Карамзин жил тогда в Петербурге, на Фонтанке, в доме Муравьевой.
Я бывал у Карамзина не как любитель словесности или словесник, а как его земляк, сосед и дальний родственник.
Львов Федор Петрович (1766–1836) – поэт, приверженец Шишкова.
