В республиканской пионерской газете "На змiну" тоже печатались душераздирающие рассказы о подвигах юных героев, которые мы с восторгом читали. И вот у нас созрела и окрепла незрелая мысль – внести свою лепту во всенародную ловлю шпионов и диверсантов: написать повесть об этом и напечатать ее в газете для всеобщего восхищения и взятия примера. Мы ни минуты не сомневались, что наше творение будет лучше того, что печаталось. Задуманный сюжет был прост как столб и незатейлив как грабли. Два друга (мы) находим в лозах (не в джунглях же!) погибающего щенка, выращиваем из него здоровенного пса неизвестной породы и очень умного (под стать воспитателям). С такой собакой задержать вражеского шпиона и диверсанта (в одном лице, конечно, поскольку разница между ними нам была не совсем понятна) было парой пустяков. Неясно было, как назвать нашего главного героя. Жук, Бобик и т. п. – несолидно, лучшие имена Джульбарс и Индус уже были захвачены другими авторами. После длительных прений мы назвали его Джус, слив две известности (брэнда) в один флакон, получив звучное и короткое как выстрел имя. Все основные вопросы были решены, и дальше оставалась чисто техническая работа по написанию текста повести, которую мы провели в рекордно короткие сроки. В описании главного героя Джуса и процесса его воспитания для живости были увековечены некоторые подробности из жизни знакомой дворняги (от Ивана), и команды товарища Карацупы своему Индусу (от меня). Отец выправил несколько грамматических ошибок, оставив нетронутыми для правдоподобия все остальные ошибки и слова. Произведение, занимающее целую тетрадь в клеточку, было заказным письмом отправлено в Киев в редакцию.
На следующий день, раскрыв газету и просмотрев ее до последней запятой, мы с негодованием поняли, что наш шедевр не напечатан! Немного остыв, мы догадались, что письмо еще в пути, и дали бедной редакции еще три дня. Три-четыре месяца мы с нетерпением ожидали каждый номер газеты – тщетно! Наиболее вероятная версия неудачи: повесть выкрали шпионы. Правда, была еще версия: хищение ценной повести самой редакцией, чтобы, изменив имена, опубликовать повесть как свое произведение. Копии текста у нас не было, и надежда на всенародную известность таяла с каждым номером газеты.
Когда боль утраты уже почти утихла, мы получили Письмо Из Киева. Неизвестный референт писал, что повесть не может быть помещена в газете из-за ее большого объема (еще бы: пес то у нас был здоровенный!). Еще нам советовали побольше читать Горького, Бальзака и кого-то еще. Так прозаически провалилась наша блистательная попытка приобщения к сонму бессмертных.
Мы имеем свой дворец с охраной.
Где- то в начале 1940 года исполнилась заветная мечта родителей, и мы получили Свою Хату, – обычную, покосившуюся от старости и невзгод, на треть вошедшую в землю мазанку под соломенной крышей, ранее принадлежавшую кому-то из раскулаченных или выехавших в поисках лучшей доли бедняг. Хата сдавалась сельсоветом нашей семье на правах аренды, но все равно – это был Наш Дом. Одна половина дома предназначалась для свиней или коз (корова, очевидно, не смогла бы пройти через общий вход – сени). Другая половина – жилая – состояла из проходной кухни с большой русской печью и теплой лежанкой и комнаты с тремя маленькими окнами. Двор возле дома густо зарос травкой с мелкими листочками и съедобными плодами – "калачиками". Посреди обширного огорода располагался небольшой садик с несколькими сливами, вишнями и огромной черешней. Прямо под окнами родители разбили цветники, которые по вечерам благоухали несказанно прекрасным запахом белого невзрачного цветка – метиолы(?).
Отец где-то добыл досок, – это был огромный дефицит, и соорудил за домом настоящее отхожее место – "нужник". Надо заметить, что аборигены по причине недостатка материалов строят эти необходимые сооружения из плетеной лозы, из-за чего они (необходимые сооружения) просвечиваются насквозь, создавая дискомфорт особо утонченным натурам. Через дорогу от нас снимала комнату молодая красивая учительница Нила Родионовна, которая по вышеуказанным причинам предпочитала наше сооружение хозяйскому. Идиллия продолжалась до тех пор, пока не подросли выращиваемые мамой белые инкубаторские цыплята. Среди них выделялся размерами, особо гордой статью и буйным характером петух, который почему-то (возможно – из-за красного пальто) очень невзлюбил бедную Нилу Родионовну. Я первый услышал жалобные крики бедной учительницы, атакуемой яростным пернатым, который ей не позволял даже с честью отступить. Твердой рукой я обуздал хулигана, открыв путь спасенной к заветному сооружению. В дальнейшем, по робким призывам с другой стороны калитки, кто-нибудь из мужиков (отец или я) выходил и нейтрализовал неуемную птицу. Когда это попробовала сделать Тамила, петух обратил свою ярость на нее, вскочил ей на плечи и начал клевать темечко; и даже я еле справился с ним. Вот и толкуй после этого об условных рефлексах наших братьев меньших…
В этом доме нашей семье пришлось пережить большое горе, когда заболел наш младшенький Жорик. Отец ездил с ним на облучение в Киев, сделали несколько операций, которые только продлили его мучения. Он умер на наших глазах и похоронен на Новом кладбище Деребчина. Кладбище, наверное, уже стало Старым, как и то, на котором уже тогда все могилы сравнялись с землей, а разбитые каменные кресты растащены безбожными мальчишками по разным надобностям. На старом кладбище тогда сохранился только благодаря своей неподъемности обелиск из черного гранита Пелагее Грабовой (это была местная помещица), да на площади возле разрушенной церкви огромный куб из серого песчаника с надписью, над которой мы, неразумные, потешались: "Здесь покоится раба Божия Екатерина, жена ротмистра Пуциллы. Ты не умрешь незабвенная для сердец мужа и десяти детей твоих". Дай Бог здоровья потомкам Грабовой, Пуциллы и тех безвестных, чьи кресты разрушены… А мы почти не виноваты, ибо не ведали, что творили… Да и с нашими крестами время поступит так же просто.
Любовь с номером ноль.
В любом уважающем себя повествовании должна быть любовь. Я полюбил ее еще до школы, на детском утреннике по поводу Нового года. Она танцевала танец с бубном, была грациозна и невыразимо прекрасна. Ее имя Светлана звучало в моей душе как музыка на фоне небесного цвета. Мы с ней оказались в одном первом классе и нас посадили за одну парту. Я был безмерно счастлив. "Семейные" неприятности грянули неожиданно и на политической основе. (Это не шутка. За похожие ошибки расплачивались жизнями и более взрослые люди). Высунув от старательности языки, мы работали по вечной теме "палочки должны быть параллельны и перпендикулярны", выводя имена дорогих вождей – Ленина и Сталина. Моя любовь вместо "Ленин" написала "Менин". Светлана обвинила во всем меня, якобы я сбил ее с верного ленинского пути своим гнусным шепотом. Разразился скандал. Моя пассия была дочерью директора школы Мильмана, поэтому дело завертелось. Отец имел неприятности (слава Богу – этим и закончилось). Нас рассадили по разным партам. С женским коварством я, незрелый глупец, стал бороться язвительностью (!) и заработал от нее титул "ехидины". С предмета моего восхищения в моих глазах слетали белые одежды и нимбы. ("Слетали… одежды" наводит на мысли о стриптизе, – наверное, надо написать, что одежды просто темнели, без предварительного "слетания"). Очевидно, и я не соответствовал ее представлению о принце. К третьему классу, когда палочки стали натурально параллельны и перпендикулярны, мы были совсем чужие.
