- Смотри! - вскричал капитан и, отвернувшись к пульту машины, застучал по клавишам.
Неизвестно, какие еще выводы из собственных жизненных наблюдений сделал бы Палантан, но в это время он, отлично знавший все запахи в тюрьме, вдруг задвигал своим мясистым носом, с шумом внюхиваясь. Заерзал клювом и капитан.
Обилие защитных устройств спасло машину от уничтожения. Кислый запах горелой изоляции постепенно выветривался.
Капитан, как только обесточил машину, схватился за ленту, которой опять скопился на полу целый пук, бегло шарил глазами по строкам. Потом, наткнувшись на что-то, задумался. Еще больше ссутулился, будто отвешивал бумаге поклон. Руки его стали мелко дрожать, передавая дрожь на бумагу: она зашуршала и затрепетала, словно пущенная по ветру. Снова стал нервно перебирать ленту и, только дойдя до последней фразы, вырвал ее из паза и выпрямился.
- Он нашел-таки способ, - объявил капитан. - Очень простой и надежный, который мы не учли. Не предусмотрели. Даже не предполагали, что кто-то сможет додуматься. Хосе понял, что машина управляется и с человеческого голоса. Ему было бы достаточно сказать ей по-английски "останов", и она бы остановилась в ожидании следующей команды. Однако он сделал немного иначе. Дал ей команду на работу и задал вопрос...
- Спросил, наверное, про зло? Врожденное это чувство или приобретенное. Он у меня всегда об этом допытывается.
Капитан какое-то время внимательно изучал Палантана, словно разглядывал художественное полотно, на котором очень искусно изображалось уродство. И хорошо исполнено, и чувствуешь отвращение...
- Разумеется, нет, - сказал он. - Хосе заставил машину считать бесконечность.
- Как это? - спросил лейтенантик. - Это же нонсенс.
Капитан, не глядя на него, сказал, что это просто более наглядный пример, рассчитанный на тюремщика. Палантану не понравилось, что о нем говорят как об отсутствующем, да еще и в неприличных выражениях. Но его вспышку предупредил капитан, сказав ему, что Хосе раньше Палантана было известно и о насильственной смерти жены, и о судьбах дочерей.
- И он знал?! - вскинулся лейтенантик. Капитан медленно повернул голову к нему.
- У меня брат, - тихо заговорил лейтенантик, отводя взгляд в сторону, брат пропал без вести в прошлом году. А... - Он покусал губу, подыскивая нужное слово. - А моя подруга умерла от истощения в карцере: ее ошибочно засудили, по ложному доносу. Я в то время служил в горах, так следователь по ее делу прилетал на вертолете за мной с ордером на арест. Я уже без погон и в наручниках садился в вертолет, да вовремя пилот получил радиограмму для следователя, что произошла ошибка. Ошибка...
- Так ты тоже не совсем благонадежный, - чему-то обрадовался Палантан. - То-то, смотрю, больно жалостливый. Всех, наверное, жалко?
- У меня никого нет, - глухо выговорил лейтенантик. - Я совсем один. Он судорожно провел рукой по волосам. Губы его задрожали, и он отвернул лицо к двери.
Капитан молча смотрел на него, и во взгляде, как заметил Палантан, не было осуждения. Не было и участия. Что-то очень жесткое, какую-то опустошенность усмотрел в нем старый тюремный психолог.
"Вот она, зараза, - подумал Палантан. - Бить надо всех, чтобы никто не мог ни о чем жалеть. Потому что жалость, она как насморк - прохватывает внезапно. Особенно слюнтяев. А потом переходит в хроническую форму надолго и навсегда".
Палантан с презрением смотрел на военных.
Хосе не мог идти сам. Палантан выволок его из комнатушки, нещадно обрывая потянувшиеся за Хосе провода. Вывел его на середину комнаты, утвердил рывком на ноги; держа руки настороже, убедился, что тот в состоянии удержаться на ногах. Отошел, по-хозяйски оценивающе оглядел его.
Хосе устоял. Его покачивало из стороны в сторону, но он держался, только время от времени вздрагивал, когда терял равновесие, заставлял себя выпрямиться. Он часто и тяжело дышал, жадно захватывая ртом воздух, словно после изнурительной работы. Морщился, когда вздрагивал, от ударов резкой боли в голове, по которой от стриженого затылка ко лбу тянулась белая лента пластыря, скрывающая надрез. На утомленном лице играла саркастическая ухмылка, и было заметно по дрожанию губ, с каким трудом приходилось Хосе удерживать ее на лице. И во всей его истощенной фигуре чувствовалась горделивость. Он торжествовал, что смог нанести хоть маленький, но удар по этой машине. Нет, не электронной - это всего лишь орудие, а по аппарату диктатуры хунты.
- Тут тебе полагается за "товарища", - сказал ему Палантан. - Ты же знаешь, я запретил это слово поминать в тюрьме. Так что не обессудь. - Он замахнулся.
- Палач, - хрипло выговорил лейтенантик.
Палантан удержал кулак на полпути и удивленно воззрился на лейтенантика.
- Смотри, как он заговорил, интеллигент вонючий. Меня, Палантана, палачом назвал. Ха!.. Да, я палач, - весело осклабившись, подтвердил Палантан. - Это моя работа - говорить "пали". Можно сказать, призвание. Профессиональный долг. Так, кажется, принято говорить?.. - Улыбка сошла с его лица. - Я злой от рождения, потому и оказался здесь. Мое место в тюрьме, неважно в какой роли. А вот ты, капитан, и ты, черномазый, что вы тут делаете?! Какого черта вы влезли в мои дела? В мои! - рявкнул он. Мне все одно - что уголовник, что проститутка или наркоман, что политический, для меня они все заключенные, которых я должен держать в изоляции. Но я могу только держать их руки и не могу заставить думать по-другому. Ты, капитан, удивлялся, что Хосе, столько лет находясь в тюрьме, не разучился мыслить. Ум в тюрьме не запереть ни на какие засовы, и мысли Хосе не здесь, а на свободе. Тюрьма - это не родильный дом и не школа, в нее попадают уже ученые, которые плодятся и множатся там, - он махнул рукой в сторону, - а не здесь, - указал пальцем в пол. - Мне совершенно наплевать, что происходит за стенами тюрьмы, моя здесь работа. И я просто обязан быть извергом, иначе какой же я надзиратель. Пусть я малообразованный, не дорос мозгами до ваших, но для моей работы этого достаточно. И я давно уже понял, почему не могу поймать Хосе за его политику, потому что он сам - политика. И то, что он спалил вашу машину, политика. И что черномазый сопли распустил - тоже политика. Да и ты, капитан, пожалел его. Пожалел, скажи? - Капитан промолчал. - Вы пытали Хосе, а он испытывал вас. Вы пытались прочесть его мысли, а он тем временем запустил свою заразу в ваши головы...
В комнату вошла старуха буфетчица.
- Палантан, заключенные бунтуют, - сообщила она. - Требуют оставить Хосе в покое.
- А, что я говорил?! - выкрикнул Палантан. - Хосе - сам политика!
Потом повернулся к старухе:
- А почему ты?
- Так остальные усмиряют политических, - спокойно проговорила старуха. - А чего Хосе опять натворил? Неужто опять его пытали? - спросила она таким голосом, будто пытка в тюрьме была явлением редким. - Изверги, сказала она военным.
