Внешне Вайнштейн сохранял спокойствие. Он тихо сидел в офисе с видом на Уолл-стрит. Но ущерб рос с огромной скоростью и вскоре добрался до отметки в 1 миллиард. Он умолял менеджеров рисков в Deutsche позволить ему купить еще свопов, чтобы хеджировать позиции. Но сверху пришел ответ: покупать запрещено, можно только продавать. Модели управления рисками, например знаменитая VAR, которую использовали все банки Уолл-стрит, упорно советовали трейдерам закрывать короткие позиции, включая кредитно-дефолтные свопы.
Вайнштейн знал, что это безумие. Но нельзя было спорить с квантами, отвечающими за риски. «Отступите от модели, — умолял он. — Единственный способ для меня выбраться из этой ситуации — играть на понижение. Если рынок падает и ты теряешь деньги, значит, ты играешь на повышение — а нужно на понижение, и как можно скорее!»
Он объяснял, что способность банка выйти за рамки субстандартной модели принесла ему целое состояние в 2007 году. Теперь лучше поступить так же — мыслить шире, чем кванты.
Ничего не вышло. Управление рисками было на автопилоте. Убытки все увеличивались, скоро они составили уже 2 миллиарда. Отдел торговли акциями Saba получил инструкцию продать почти все активы. По сути это означало закрытие подразделения.
Когда потери взмыли до небес, Вайнштейн стал все реже появляться в операционном зале. Трейдер надолго закрывался в своем офисе, иногда до поздней ночи, совещаясь с ближайшим кругом о том, как остановить падение. Ответа не было ни у кого. Они ничего не могли сделать.
Паниковали все. Казалось, группу могут закрыть в любой момент. Нескольких ведущих трейдеров группы, включая торговца акциями Алана Бенсона, временно освободили от должностей. В конце ноября один из трейдеров проводил экскурсию по второму этажу офиса Saba. «Если вы вернетесь сюда через две недели, здесь будет пусто», — сказал он. Он поторопился, но не слишком.
Через месяц после допроса Гринспена, в середине ноября, комитет Ваксмана решил поджарить на медленном огне другую группу подозреваемых в кризисе кредитования: менеджеров хедж-фондов.
Причем не рядовых представителей отрасли. Ваксман пригласил на транслируемый по телевидению допрос о рисках теневой индустрии для экономики пятерку менеджеров, заработавших максимальные суммы в 2007 году. В число участников, чей годовой доход за 2007 год достиг 1 миллиарда долларов, входил знаменитый магнат Джордж Сорос. Под прицелом оказался и Филипп Фальконе, чей хедж-фонд Harbinger Capital заработал 125 % прибыли в 2007 году на большой сделке против высокорисковой ипотеки. Впрочем, его прибыли меркли по сравнению с доходом еще одного подозреваемого, Джона Поулсона, чей фонд Paulson & Co. получил почти 600 %, также сделав масштабную ставку против ипотеки. Его годовая зарплата превысила 3 миллиарда долларов — возможно, самый крупный доход инвестора в истории.
Остальными двумя менеджерами, призванными выступить перед ваксмановским Комитетом палаты представителей по надзору и правительственным реформам, были Джим Саймонс и Кен Гриффин. Кванты поднялись на Капитолийский холм.
Гриффин подготовился к выступлению со свойственной фонду Citadel основательностью. Он прилетел в Вашингтон из Чикаго утром на личном самолете в сопровождении армии адвокатов, а также вашингтонского «серого кардинала» Роберта Барнетта. В 1992 году Барнетт помог Биллу Клинтону подготовиться к президентским дебатам, когда тот собирался сменить на посту Джорджа Буша-старшего. Он выступал в качестве литературного агента Барака Обамы, бывшего премьер-министра Великобритании Тони Блэра, репортера из Washington Post Боба Вудворда и министра обороны при Джордже Буше-младшем Дональда Рамсфельда.
Это было типично для Кена Гриффина. Все упиралось в деньги. Когда он во время выступления отклонился от написанного текста и начал читать конгрессменам лекцию о ценах на нерегулируемых свободных рынках, это тоже было в его стиле.
В основном короли хедж-фондов соглашались, что финансовой системе нужен контроль, но уклонялись от призывов к непосредственному надзору за их отраслью. Сорос выразил негодование по поводу индустрии хедж-фондов, сплошь состоящей из подражателей, любителей рыночных тенденций, которые обречены на вымирание. «Теперь, когда пузырь лопнул, число хедж-фондов на порядок уменьшится, — сказал Сорос со своим грубым венгерским акцентом, радостно предсказывая судьбу. — Я бы предположил, что объемы средств, которыми они управляют, сократятся на 50–75 %».
К началу 2008 года хедж-фонды контролировали 2 триллиона долларов.
По оценкам Сороса, отрасль потеряет от 1 до 1,5 триллиона — либо за счет непосредственных убытков, либо из-за оттока капитала в более безопасные компании.
Саймонс, выглядевший в точности как старомодный профессор (лысеющая голова, белоснежная бородка и мятый серый пиджак), сказал, что Renaissance никогда не баловался всей этой мешаниной из CDO или CDS, которая и привела к катастрофе. Его выступление не приоткрыло тайны происхождения кризиса, зато предоставило редкую возможность взглянуть на трейдинговые методы Renaissance.
— Renaissance — довольно нетипичная инвестиционная компания, — сказал он. — Наш подход основывается на моей научной деятельности в области математики. Мы управляем фондами, чья работа определяется математическими формулами… Мы имеем дело только с высоколиквидными ценными бумагами открытого рынка. Кредитно-дефолтными свопами или CDO мы не торгуем. Наши модели в основном используют противоположные стратегии: покупают непопулярные акции и продают недавно вошедшие в моду.
В выступлении Гриффина прозвучал вызов. Он говорил, глядя на сбитых с толку законодателей немигающим взором. По его мнению, хедж-фонды не имели отношения к кризису. Все дело было в усиленно регулируемых правительством банках.
— Мы не считаем, что основной удар этого финансового цунами пришелся на хедж-фонды, — сказал Гриффин, одетый в синий пиджак, черный галстук и голубую рубашку.
Заявление попахивало отрицанием. И не так важно, верил ли в это он сам. Как будто он не учел, что катастрофически ослабленное положение Citadel к концу 2008 года увеличивало общий хаос на рынке. Регулирующие органы были крайне обеспокоены и боялись, что гибель фонда вызовет дальнейшие взрывы.
Гриффин также высказался против большей прозрачности. «Требовать от нас раскрыть наши позиции на открытом рынке — все равно что требовать от Coca-Cola опубликовать формулу напитка».
Несмотря на предупреждения Гриффина, Конгресс явно склонялся к большему контролю за хедж-фондами — частью теневой банковской системы, вызвавшей финансовый коллапс. «Когда хедж-фонды становятся слишком большими, в случае их коллапса возникают проблемы в финансовой системе», — сказал Wall Street Journal Эндрю Лоу из MIT — человек, придумавший Часы Судного дня.
Citadel не обрушился, хотя и подошел пугающе близко к краю. Гриффин, когда-то лелеявший амбициозные планы по созданию финансовой империи, которая могла бы сравниться с мощнейшими колоссами Уолл-стрит, был посрамлен. Первую половину года он приходил в офис поздно, нередко около 10:00 вместо обычных предрассветных часов. Он не мог отделаться от мысли, что это была расплата за потерю бдительности. Правда, он мог проводить время со своим годовалым сынишкой.
Но Гриффин знал, что мечта о хедж-фонде высокого полета, которой он жил последние два десятилетия, уже никогда не вернется. Леверидж, при помощи которого можно было горы свернуть, и отчаянные ставки в миллиарды долларов на рискованные сделки канули в Лету.
Гриффин старался сохранить лицо. Как он сказал во время телеконференции в тот октябрьский пятничный вечер, «нам придется смириться с тем, что нужно идти вперед. Мы с распростертыми объятиями примем изменения, которые станут частью этого развития, и будем процветать в новой финансовой эпохе».
Его инвесторы не были уверены в этом. Многие потребовали вернуть деньги. В декабре, после шквала подобных запросов на общую сумму 1,2 миллиарда долларов, Citadel отнял у инвесторов возможность забирать свои средства из основных фондов. Активы к тому моменту уже сократились до 10,5 миллиарда против прежних 20 миллиардов. Чтобы удовлетворить дальнейшие запросы, Гриффину пришлось бы закрыть еще больше позиций. Неприятная ситуация, особенно на агонизирующем рынке.
Инвесторам оставалось только подчиниться. Но этот ход очень разозлил многих из них. Они сочли это проявлением тактики сильной руки со стороны компании, которая в прошлом году и так уже потеряла их бесчисленные миллионы.
Гриффин также получил мощный удар по собственному необъятному кошельку. Из посторонних мало кто знал, какой процент Citadel принадлежал ему самому. Но, по некоторым оценкам, он владел приблизительно 50 % активов компании на момент начала кризиса; его личное состояние составляло приблизительно 10 миллиардов долларов — куда больше, чем думали многие. 55 %-ный обвал его хедж-фондов мало по кому ударил так болезненно, как по нему самому. Кроме того, он использовал 500 миллионов личных средств, чтобы поддержать фонды и выплатить зарплату менеджерам. Обычно эти расходы ложились на плечи инвесторов. Он также был крупнейшим инвестором высокочастотного алгоритмического фонда Tactical Trading, в который ушел 1 миллиард долларов.
