Она улыбнулась мне и сказала, что всё будет хорошо. После этого затянула зажимы, держащие мою голову. Первый удар молотка пришёлся мне над глаз, и я потерял сознание или умер. Когда я снова смог открыть глаза, я увидел, что все мои внутренние органы прибиты к стене. Я всё ещё был привязан к полу, но зажимов на голове больше не было. Вот так вот меня и оставили. Живым, но выпотрошенным и уродливым. Я освободился от пут и собрал себя заново. Меня это не огорчило. Может, в следующий раз не выпотрошат. Я стараюсь. Если б я верил в высшую власть, я бы так и сказал. Я бы сказал что-то вроде: «Господи, я стараюсь быть хорошим и любить людей. Я знаю, каждый старается как может. Я постараюсь делать лучше». Вместо этого я убеждаю себя быть хорошим человеком. Я над этим работаю. Я недостаточно силён, чтобы не сдаваться. По большей части, мне не удаётся. Но есть моменты, когда я торжествую. Я стоял перед женщиной с халитозом, а она твердила мне одно и то же три раза. Я не удрал. Я не сказал: «У тебя изо рта жутко воняет». Я стоял перед ней, как набитое чучело, и всё проглатывал. Я не напал на человека, который сегодня гнался за мной на велосипеде, пытаясь меня сфотографировать. Опустив голову, я шёл на работу. Я был вежлив с пьяным солдатом, который тащился за мной два квартала, через каждые пять шагов пожимая мне руку и талдыча одно и то же. Я не сказал: «Ты не мог бы перестать талдычить одно и то же и дышать мне в лицо перегаром? Может, ты отпустишь мою руку?» Но он тоже ведь старается как может, правда? Совсем как я. Это нужно учитывать. Бывают моменты, когда я недостаточно силён. Кто-то улыбается мне, и лицо моё застывает, бледнеет, и я опускаю глаза. Кто-то окликает меня на улице, и я слышу их совершенно отчётливо, но делаю вид, что не слышу, и продолжаю идти туда, куда шёл. Я устаю останавливаться, если куда-то иду. Я устаю от разговоров, когда хочу молчать. Я устаю отвечать на бесконечные вопросы и сносить мелкие оскорбления, от которых мне некуда спрятаться. Я стараюсь быть хорошим в надежде, что мне, быть может, выделят кусочек пространства, где я мог бы существовать вне этой комнаты. Местечко размером с какое-нибудь насекомое, где я смогу быть, а они не смогут вторгнуться и всё забрать. Я хочу этого, потому что мне просто не хватает того, что поможет всё это переносить день за днём. Любить людей – самое трудное, что я когда-либо пытался делать. У меня не получается. Наверное, я слишком часто поскальзывался.
Эти три истории взяты из чтений, которое я проводил в Лос-Анджелесе в 1992 году.
Я работал в одном зоомагазине. Иногда мне приходилось стоять в отделе рыбок и выгребать огромное количество мёртвых рыб. В этом заведении дохлых животных было больше, чем живых. Я приходил по субботам, вычищал дерьмо и все остальное, и половина обитателей магазина к моему приходу уже подыхала и высыхала. Все грызуны – они высыхают, в них мало влаги, они по-настоящему не гниют. Просто вроде как ссыхаются, и всегда подыхают с каким-нибудь ужасным выражением на мордочке. Как любая мумия, знаете ли. Когда откапывают какую-нибудь мумию: «О боже, посмотрите, человек весь в повязках, он, должно быть, мумия». Может, этих ребят зарыли живыми, потому что они выглядят такими безумными, у них оскалены зубы. Интересно, орали они при этом или как? «Я, блядь, ваш король, ублюдки! Не смейте бросать меня здесь! Я вернусь в следующей жизни и вас выебу!» Звери вымирали направо и налево, потому что среди недели я мог приходить сюда лишь ненадолго, а на выходных приходил и делал всё, что мог. Я был единственным настоящим штатным сотрудником этого заведения – и ещё мой друг Иэн. Так что по субботам мы заваливались сюда, и, господи, сколько же здесь было дохлятины, особенно после того, как мой прежний босс Скипа заложил магазин и продал его человеку, который, я думаю, не смотрел за делом как следует. Мы вынуждены были прибегать ко всевозможному вранью, поскольку мы не успевали вычистить все клетки до того, как приходили покупатели. Вот так мы изобрели «австралийскую спящую крысу». Вошла женщина, а в одной из крысиных клеток валяются две дохлые крысы. Другие с аппетитом их поедают и всё такое. «Эге, а там в углу прекрасный бесплатный обед!» И вот эта женщина заходит и говорит:
– Простите, джентльмены, э-э… но мне кажется, эти две крысы мертвы.
Я попробовал состряпать какое-то оправдание на тему «Ну, я…» А Иэн улыбается и говорит:
– Это австралийские спящие крысы. Они очень апатичные. – Берёт в руки эту дохлую крысу и продолжает: – Видите, живая. А женщина:
– Ой, а мне показалось, что мёртвая.
– Я знаю, многие обманываются. Они не особенно милые животные, но мы их всё-таки держим. Вот все крысы, что бегают по клетке, – просто обычные крысы, а эти, эти две – особая пахучая разновидность, у них необычный запах. Они пахнут гниющими животными. Да, это старые добрые австралийские спящие крысы. И дама удалилась. Иэн был бесподобен. Мы надували покупателей постоянно.
– Простите, сэр, молодой человек, вот тут, в этом аквариуме, четыре дохлых морских ангела. Может, вам их стоит выбросить?
– О, нет-нет-нет. Они не дохлые. Они просто поднялись на поверхность в ожидании, когда их покормят. Знаете, они вот так вот плавают потому, что хотят ускорить приём пищи. Они так всегда поступают. Это очень здоровые и прожорливые рыбки.
Незадолго до Пасхи мы доставали тридцать пять кроликов, продавали тридцать пять кроликов, а к понедельнику двадцать кроликов нам возвращали, потому что все они умирали. Почему они умирали? Потому что люди, покупающие кроликов, не слушают молодого человека в зоомагазине, который говорит: пожалуйста, кормите их кроличьим кормом – шариками «Пурина», не кормите их морковкой, не кормите их салатом. Это вам не Багз Банни. Домашние кролики не могут есть морковку, потому что у них она не усваивается. А бедные ублюдки жрут моркву, глотают её, не могут переварить и срут огромными кусками моркови, которая разрывает их изнутри. Всё равно что пропустить шрапнель через вашу задницу. После такого залпа вы будете похожи на Нэнси Рейган.
Один из кроликов вернулся весь в говне. Срал морковкой, а эта безумная мамаша купила кролика для своего чада. Явно чокнутая, потому что назвала кролика «Бан-Бан». Но говорила она что-то вроде:
– Это кролик Бан-Бан. Мы не можем больше держать у себя Бан-Бана. Бан-Бан заболел.
А на самом деле Бан-Бан держался молодцом. Когда кролики болеют, они сидят в углу клетки и тяжело дышат – им действительно херово. Боль написана у них на мордочках. Так или иначе, они притащили Бан-Бана, и мы с Иэном постарались не расхохотаться в лицо этой дамочке. Она приволокла клетку с Бан-Баном, кедровые опилки рассыпались по всему полу, а за её ноги цеплялись эти двое детишек и канючили:
