О деле не переставали говорить, поскольку в нем было слишком много белых пятен. Многие задавались вопросом, какой была на самом деле степень вины каждого из участников? Никто не упускал случая напомнить о вмешательстве королевской власти в судебное расследование. Решение самого прокурора вызывало сильное возмущение и неодобрение, хотя оно принято не было. Даже такому министру, как маршал де Кастри, оно казалось «откровенно продиктованным королевской властью, и уж, разумеется, парламент никогда бы не принял решения, от которого явно тянуло Версалем». Своим последним решением король моментально зачеркнул смысл парламента, который от создания в 1774 году противостоял монархии и королевской властью. Жесткий авторитарный шаг короля, поддерживаемого бароном де Бретелем, дал повод многочисленной критике в адрес абсолютизма.
Для Марии-Антуанетты подобная ситуация была крайне нежелательна. Ее обвиняли во вмешательстве, которое на самом деле имело лишь формальный характер. Возникало подозрение, не была ли вся эта темная история подстроена самой королевой лишь для того, чтобы уничтожить человека, которого она ненавидела десять лет. Слухи плодились, несмотря на то, что судьи очень пристрастно допросили участников и доказали ее непричастность. Она была в центре процесса, хотя на следствии ее имя практически не произносилось. Ни у кого даже в мыслях не возникало желания вызвать ее в качестве свидетельницы. Тайные королевские службы представили в парламент что-то из документов, написанных ее рукой. Были найдены несколько протоколов, касающихся этих документов, которые впоследствии исчезли. Знаменитый договор о покупке ожерелья, содержащий поддельную подпись королевы, также исчез.
Если сегодня обратиться ко всем этим документам и досье, связанным с делом кардинала, становится ясно, что все уловки судей и следователей имели лишь одну цель: избежать компрометирующих фактов, связанных с королевой. Мадам де ла Мотт, авантюристка и мошенница, разумеется, лгала больше, чем все. Она признавалась в своих мемуарах: «Ни кардинал, ни я не сказали ни слова правды; причина крайне проста — ради спасения нашей жизни мы не должны были упоминать имя королевы». Мадам упомянула также о том, что ее адвокат господин Доилот советовал ей «крайне осторожно изъясняться насчет королевы». В своем дневнике она не раз будет возвращаться к этой истории. Не стоит утверждать, будто они «ради спасения жизни» умалчивали о многих подробностях. О каких? Для нас это остается загадкой. Кое-что в этой истории крайне трудно объяснить. Почему, например, Роану дали время сжечь бумаги? Почему мошенницу арестовали лишь через три дня после ареста кардинала и дали возможность сбежать и уничтожить все, что казалось опасным? Почему наказание сообщников было таким легким по сравнению с тем, какие обвинения им вменялись, и почему формулировка этих обвинений менялась несколько раз в ходе процесса? Почему ювелиры показали, что Роан утверждал, будто лично разговаривал с королевой по этому поводу? Зачем кардинал сказал банкиру, что видел 700 000 ливров в руках королевы? И, наконец, зачем Мария-Антуанетта написала своему брату 19 мая: «Я не буду говорить вам ничего важного относительно этого дела, барон расскажет все лично при встрече, и в частности, я не буду останавливаться на свидании в Версале. Он сам объяснит вам причину». На все эти вопросы можно найти лишь элементы более или менее удовлетворительных ответов. Но самое главное оставалось необъяснимым. Как кардинал де Роан, дипломат, мог поддаться на такую уловку лишь в надежде вернуть расположение королевы и как он мог при этом совершить столько ошибок? «Что действительно остается невероятным, так это то, как кардинал мог стать жертвой такого обмана», — писал сам Вержен Ноаю, послу в Вене. Наивность кардинала слишком неправдоподобна. Тем не менее иной версии у нас нет, хотя и эта кажется совершенно неудовлетворительной. При дворе королева, увы, далека от того, чтобы быть вне подозрений. Все легкомыслие, которое она лелеяла в себе эти десять лет, свидетельствовало против нее. Кто знает, может быть, она действительно покупала драгоценности через посредников, втайне от короля? А свидание ночью в саду, разве это не похоже на королеву, которая так любила прогуливаться инкогнито в поздние часы? Во многих салонах Парижа дворянство, не стесняясь, явно намекало на виновность королевы.
Вот уже более двух веков это дело вдохновляет романистов, драматургов, режиссеров. Что же касается историков, то одни яростно защищают королеву, тогда как другие позволяют себе находить множество подозрительных фактов, свидетельствующих о ее причастности. Самыми уверенными утверждениями о виновности являются заметки Лакура в его предисловии к воспоминаниям господина де ла Мотта, опубликованным в 1858 году. Согласно воспоминаниям этой супружеской четы, «капризная и кокетливая Мария-Антуанетта захотела купить это ожерелье, но затем отказалась из-за отсутствия денег, однако потом пожалела о своем отказе. Кардинал де Роан убедил ее все же взять ожерелье в долг на очень выгодных условиях. Его целью было завоевать эту особу, которая уже много лет проявляла к нему явное презрение. Согласившись, королева нашла способ унизить этого человека, которого так ненавидела, обнадежив и осчастливив его своим вниманием».
Унижение Роана забавляло королеву. Уверенность в своем успехе заставила ее так низко пасть. Предаться таким гнусным интригам, разыгрывать комедию, выдавая себя за гризетку! Тем не менее королева, назначив точный день выплаты, понимала, что не сможет расплатиться за ожерелье, и чтобы не отказываться, она попросила скидку в 200 000 франков. О, радость! Они согласились на скидку, но Мария-Антуанетта должна была просить о следующей отсрочке. Ювелиры злились, и тогда Бретель, злейший враг Роана, пришел к королеве и предложил этот план: «То, что вы собираетесь сделать без ведома короля, погубит вас, если вы не погубите кардинала». Без сомнений, Роан был обречен. Если утверждения Лакура основываются на клевете, распространенной супругами де ла Мотт, то она кажется нам весьма правдоподобной. Наши сведения находятся в таком состоянии, что утверждать что-либо с уверенностью просто невозможно.
Беременность королевы подходила к концу. Как и при рождении герцога Нормандского, королева до последнего старалась скрыть начинающиеся роды, лишь для того, чтобы избежать любопытства придворных. Вечером 9 июля она родила пухленькую девочку, которую назвали Софи-Элен-Беатрис. Ее тут же окрестили в королевской часовне. Уже на следующий день королева чувствовала себя достаточно отдохнувшей, чтобы принять близких друзей. На этот раз она очень быстро оправилась после родов и сразу приняла свою сестру Марию-Кристину, прибывшую с мужем, принцем Саксонским. Мария-Антуанетта испытывала к старшей сестре какую-то странную и необъяснимую любовь, тогда как Мария-Кристина отчаянно завидовала ей. Не зная о переписке, которую вел Мерси с ее матерью, она представляла себе, что Мария-Кристина была в курсе всех событий, благодаря брюссельской прессе. Приезд этой строгой и серьезной женщины сразу после скандала с ожерельем стал для Марии-Антуанетты настоящим испытанием. Встреча двух сестер прошла довольно холодно. Мерси пришлось приложить все дипломатические способности, чтобы смягчить напряженность обстановки. Кроме своей обычной гостеприимности Людовик XVI понял, как наладить отношения с принцем Альбертом. Оба они были большими любителями охоты, поэтому очень быстро нашли общий язык. В это время Мария-Антуанетта изо всех сил старалась не сблизиться со своей сестрой. «Устройте так, чтобы в эти дни я была очень занята государственными делами, тогда мне не пришлось бы приходить к ней, поскольку меня это страшно смущает», — писала она Мерси, устав от присутствия Марии-Кристины. Последняя, не будучи лишена чуткости, прекрасно понимала стеснение сестры. Вместе со своим мужем она ездила в Париж, так же как это делал Иосиф II годом раньше. Однако для них не устраивали ни праздников, ни ужинов в Трианоне. Обычные спектакли, визиты министра, придворные приемы вот, пожалуй, и все. Эрцгерцогиня и принц Альберт покинули Париж 28 августа. Мария-Антуанетта с большим облегчением переехала в Трианон на несколько недель. Теперь там устраивались балы, приемы, праздники. Они проходили в саду, в беседке, в оранжерее. Королева вновь вернулась к своему привычному образу жизни, к большому разочарованию Мерси.
