Александр Петряков - Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Картина эта настолько сложна для толкования, что мы не будем утомлять читателя своими домыслами. На тему этой картины можно сочинить не один трактат о поисках известного философского камня, способного, в алхимическом понимании, обращать все в золото, как это умели делать волшебные руки царя Мидаса.

Дали говорил, что картина «Апофеоз доллара», как и анаграмма Бретона, приведут его к еще пущему благосостоянию. Да уж куда пуще! Доходы легендарного художника росли не по дням, а по часам, как в сказке. И он с полным основанием мог говорить, что стал одним из королей этого мира; во всяком случае, он являлся одним из самых богатых людей планеты и был, пожалуй, единственным во все времена живописцем, достигшим полноправного членства в среде высшей аристократии. Чрезвычайно важно для понимания личности художника то, что жизненный успех, как это ни странно, не навредил ему слишком сильно в творчестве.

Во второй половине 60-х, на вершине славы и богатства, Дали создает очередной шедевр под названием «Лов тунца». Перешагнувший шестидесятилетний рубеж художник сумел не только критически пересмотреть свои творческие достижения и избавиться от ненужного и наносного, но и начал работать в совершенно новом преломлении своего бездонного таланта и еще раз доказал всем своим недоброжелателям, а их у него было ох как много, что не до конца исчерпал колодец воображения.

В детстве отец рассказывал Сальвадору о кровавой ловле тунца в расположенной неподалеку от Кадакеса бухте Розес. Свой рассказ он подкрепил и шведской гравюрой, где мальчик увидел, как эта рыба становится добычей человека. Оставшийся в памяти след развился в сюжет картины на большую философскую тему человеческого бытия.

Дали недаром писал, что он «куда сильнее в космологии, чем в живописи». Здесь это счастливым образом соединилось. Философское ядро внутреннего содержания картины мы можем найти в сочинениях католического философа Тейяра де Шардена, утверждавшего, что Вселенная не бесконечна, а ограничена во времени и пространстве.

И, стало быть, вдумайся, читатель, мы живем в замкнутом мире. Вселенная, кocмoc, находится в каждой точке пространства, в каждой клеточке живого тела, в каждом мушином вздохе… И нет спасения, нет выхода ни в какое иное состояние, кроме самости земной, где мир и война, любовь и ненависть. Нет иного мира нигде, вдумайся, читатель, — нигде! — и этот мир во все времена — античные, средневековые, в наши — неизменяем в своей алчной и жестокой сущности, и если и был золотой век, то это миф, вымысел, сюрреалистическая фантазия, греза юношеского ума, способного к вере.

Мы видим в этой пучине страха, вязкой трясине бессмысленного убийства сияющий ярким солнечным бликом нож, взрезывающий на этой водной арене смерти живую рыбью плоть. Отблеск ножа падает и на половой орган молодого мужчины, прекрасное тело которого словно размывается водой и кровью и растворяется в хаосе ввергнутой в ужас природы, которой грозит самое страшное — оскопление. Она, природа, лишается, таким образом, возможности самовоспроизводства, вечного возвращения к самой себе в новом облике, и этот мотив напоминает нам работу мастера 1930 года «Вильгельм Телль».

Человечество в безумии и гордыне само себя лишает данной Богом вечной замкнутости самоповторения себе подобных, и это, несмотря на невнятный намек о золотом веке, рождает лютое и безысходное отчаяние, которое, как полагал любимый нашим героем философ-экзистенциалист Мигель де Унамуно, и способно породить надежду. Да, где есть страдание, там есть и надежда, способная ничтожного человека возвеличить до героя и творца.

А там, где живет надежда, там есть и вера, а где вера, там и любовь — вечная субстанция человеческого бытия. Поэтому эта страница мировой живописи несет в себе чистый и сакральный свет христианства и напоминает в то же время об ужасах самоистребления, как и в «Предчувствии гражданской войны».

Очередным масштабным произведением мастера, завершающим, можно сказать, определенный этап исканий художника, является «Галлюциногенный тореадор». Этот также большой по размеру холст, вместивший в себя достижения Дали за многие годы, стал, как и намеревался автор, «антологией всего его творчества».

Этой картине посвящена даже целая книга писателя Луиса Ромеро, который, по совету Дали, каждому квадратному метру холста, а их двенадцать, посвятил отдельную главу. Благодаря этой книге и фотографиям, сделанным за пятнадцать месяцев работы, мы можем проследить процесс создания произведения, начиная с множества подготовительных рисунков и эскизов до полного окончания. К сожалению, объем этой книги не позволяет нам, как Луису Ромеро, рассказать о каждом из двенадцати квадратных метров картины. Расскажем лишь общеизвестные сведения.

Исходным толчком к ее созданию послужила коробка с карандашами с изображением Венеры Милосской, в которой Дали усмотрел двойной образ, воплощенный в картине портретом тореадора, легко ассоциируемым с Лоркой. Здесь многое говорит о ностальгии по времени юности и дружбы с поэтом, а его он любил больше всех в своей жизни, даже, как можно понять из данного Гибсону интервью, больше Галы. В картине много аллюзий на его стихи. Изображенная на скалах мыса Креус роза словно иллюстрирует строки из «Оды Сальвадору Дали»:

А другая роза, пламенеющая на красном плаще тореро, надетом на бедра Венеры, отсылает нас к другому четверостишию:

И то, что галстук поэта, служащий здесь и набедренной повязкой Венеры, зеленого цвета, можно истолковать как напоминание о строках из «Сомнамбулического романса» Лорки:

Рядом с розой на плаще тореро мы видим изображение Вольтера, известную «обманку» Дали из работы 1940 года «Рынок рабов и невидимый бюст Вольтера»; такой же самоцитатой является и мальчик с обручем в матроске в нижнем правом углу, явившийся сюда из едва ли не лучшей работы 30-х годов «Призрак сексуального влечения». Мы видим и голову Галы: с закрытыми глазами, в ореоле, она является как бы единственным зрителем на пустых трибунах античного стадиона, где происходит действо фантазии Сальвадора Дали, словно прочитывающего свою жизнь по тем знаковым моментам, какие определяли его творчество на протяжении десятков лет. Это и согбенная фигура женщины из «Вечерней молитвы Милле», это и обозначенное корпускулами ДНК место нанесения смертельного удара быку, и любимые художником благородные мухи оливковых рощ родного Кадакеса и его побережья, это и передний план с фотографикой собаки своего в прошлом мецената и приятеля Эдварда Джеймса, откровенно цитирующей фрагмент с человеком в майке из «Лова тунца».