Алексей Горохов налил из термосов кофе, а Антонов растолкал крепко спавшего Финна.
— Что? Пора? — Илья резко вскочил и сел на топчане. Увидя Агальцова, он улыбнулся. — Это под вашим пальто мне так сладко спалось?
Филипп Александрович молча кивнул.
— Как на фронте? — обратился Степанов к комиссару.
— Неспокойно. На Арагонском у Теруэля и на Центральном фронте в районе Сигуэнсы фашисты сосредоточивают высвободившиеся на севере войска. Иностранная печать много пишет о предстоящем наступлении мятежников. Фашисты в эти дни, без сомнения, попытаются какую-нибудь пакость устроить. Да они и не скрывают этого. Радио Саламанки и Бургоса захлебываются угрозами…
— Год назад в эти дни Франко обещал взять Мадрид, — напомнил Степанов.
— Обещал. А сегодня в Мадриде началась неделя Советского Союза. И не только в Мадриде — вся республиканская Испания готовится торжественно отметить двадцатилетие Октября.
Комиссар достал из планшета красочный листок с силуэтом Кремля.
— Вот программа. Третьего ноября — торжественныйвечер в честь Красной Армии в мадридском театре «Сареуэла». Будет показана пьеса Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия»…
— После которой все испанки захотят непременно стать комиссарами, — вставил Антонов.
— Возможно, — улыбнулся Агальцов. — Но бдительность в эти дни мы с вами должны утроить. Понятно?
— Не подведем…
В час ночи 2 ноября с Сабаделя в воздух ушел патруль. На прикрытие Барселоны взлетели Евгений Степанов и Илья Финн.
Небо было пустынно. Через час двадцать минут, когда истекло время нахождения в воздухе, Степанов направил истребитель к Сабаделю. На подходе к аэродрому, дав сигнал «Я свой самолет», он дважды включил и погасил огни АНО.
Напряженно всматривался летчик в темноту, ожидая увидеть вспышку посадочных огней. Но ничего не уловил, кроме мелькания тусклых полосок света в северной части аэродрома.
«В чем дело? Почему не включают посадочные огни? Сел ли Илья?» Воздух распороли красные ракеты. «Запрещают посадку? Что случилось?» Сердце Степанова сжала тревога. Но все-таки пришлось уйти на следующий круг.
А на аэродроме действительно стряслась беда.
Как и было условлено, закончив патрульный полет, Финн в два часа тридцать минут подошел к Сабаделю. Вспыхнули и погасли бортовые огни. Самолет пошел на снижение. Вновь на крыльях зажглись огоньки — зеленый и красный. Антонову, который наблюдал за посадкой истребителя, подумалось, что Финн четвертый разворот выполнил дальше, чем положено. Но он успокоил себя тем, что в истребителе находится опытный летчик, С мягким рокотом «чато» подходил к земле. И тут раздался глухой удар, вслед за ним треск ломающегося дерева. Стоявший рядом с Антоновым механик Гальярдо с криком бросился к рухнувшему на землю самолету, вслед за ним побежал Антонов. Осветив карманным фонарем землю, они увидели опрокинувшийся вверх колесами истребитель.
Случилось непоправимое. Зацепившись крылом завершину пробкового дуба, росшего на границе аэродрома, истребитель ударился о землю и несколько раз перевернулся. У самолета было сломано правое крыло, левое с разорванным перкалем торчком уставилось в темное небо.
Илью осторожно вытащили из смятой пилотской кабины. Летчик был без сознания и весь в крови. Его немедленно отправили в городскую больницу…
Ничего этого еще не знал Степанов, его только тревожило временное запрещение посадки. Он несколько раз прошел над Сабаделем, пока наконец внизу вспыхнул свет автомобильных фар. Приглушив мотор, Степанов повел истребитель на посадку. Не успел он расстегнуть привязные ремни, как к самолету подбежал Энрике. Из его сбивчивых объяснений Евгений понял, что десять минут назад «чато» Ильи Финна потерпел катастрофу…
Рассвет и наступивший день слились для Степанова в какой-то сплошной кошмарный сон. Закончив боевое дежурство, он и Антонов поехали к Илье в Сабадель. У кровати Финна они застали Аделину. Как выяснилось, летчик получил тяжелейшие травмы. У него были сломаны в нескольких местах обе руки и обе ноги, смята грудная клетка, пробита голова. Несмотря на все усилия врачей, Илья в сознание пока не приходил.
Устало опустившись на стул, Евгений всматривался в лицо друга. Тот в забытьи что-то несвязно шептал разбитыми губами. По палате неслышными шагами ходил Антонов.
Сильно уставший за ночь Степанов непроизвольно сомкнул веки, и тотчас ему показалось, что он проваливается в какую-то бездонную пустоту. Вдруг Евгений ощутил, что на него смотрят. Открыв глаза, он встретился с немигающим взглядом темных глаз Ильи.
— Худо мне, Женя, — тихо прошептал Финн. — Горит все внутри.
— Молчи, тебе говорить нельзя, Илюша. Все будет хорошо.
Вобрав в себя воздух, Илья опять заговорил:
— Вернешься — зайди к матери. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Никак она не могла привыкнуть к моей работе, всегда волновалась… И сейчас ждет… Иеще… ждет меня одна девушка… Напиши ей. Адрес у моей сестры…
— Сам, Илюша, напишешь им. И приедешь. — Евгению трудно было говорить, комок стоял у него в горле.
Финн на секунду прикрыл глаза, облизал пересохшие губы.
— Нет, камарада. Не увидеть мне Москвы. — Глаза Ильи расширились. Сделав над собой усилие, он продолжал: — Будешь лететь над Москвой — качни ей крыльями за меня. Помнишь, мечтали: пройдем над Красной площадью, крылом к крылу.
Илья тяжело задышал. Вошел врач и попросил всех выйти из палаты.
Молча стояли летчики в коридоре, глядя, как сильный ветер кружит по саду опавшие листья.
— Кажется, на войне ко всему можно привыкнуть, — заговорил Антонов. — Но когда случается вот такая нелепость, не могу примириться… Как же это он? Эх, Илья, Илья!
— Видно, усталость взяла свое, — нехотя проговорил Степанов.
Дверь резко отворилась, и показался Серов, только что прилетевший с аэродрома Сагунто.
— Как Илья? Жить будет? — бросился он к Степанову.
— Мало надежды.
— Пойду к нему.
— Обожди, там врачи.
И тут за их спиной раздался шум, мимо пробежала Аделина. Припав к окну, она громко зарыдала.
Незачем было спрашивать, и все-таки Серов спросил:
— Что там?
— Илюша… Илюша только что… — она не договорила.
Проститься с погибшим «русо пилото» пришло все население Сабаделя. Смерть советского летчика все восприняли как потерю близкого и дорогого человека. Прилегающие к мэрии улицы и переулки были запружены одетыми в траур людьми. Из открытых окон здания, где стоял гроб, доносились приглушенные звуки музыки.
Агальцов, Серов, Степанов, Антонов, Вальтер Короуз и Том Добиаш вынесли гроб на площадь.
