— А как живешь ты, пославший меня сюда?
…И все же я счастлив. Счастлив теми воспоминаниями, что оставил мне Грозный. Счастлив, глядя на фотографии этих лет. Где по-прежнему белое — белым, а серое — черным. Где я еще не знаю, как тяжело будет после Чечни, еще надеюсь на перемены, еще верю в любовь. Счастлив тем, что у меня есть целый мир — Грозный, который, не смотря на все мои книги, принадлежит только мне. Ни редактору, ни читателю, ни героям этих романов. Это всё, что есть у меня, это всё, что осталось мне от собственной жизни. И я уже не хочу другого богатства. Не хочу другой жизни, не желаю чьей-то судьбы. Пусть эта боль не достанется никому.
Я больше не хочу книг. Я рассказал лишь часть, что случилось, и больше не могу быть писателем — певцом собственных бедствий. Мне нужно закрыть эту книгу и выспаться за годы бессонных ночей. Когда не давал уснуть автомат, а после перо.
Грозный отнял у меня поэзию. Больше я не пишу стихов. Я десять лет хотел написать «Реквием по Грозному», — поэму и песню, — а попал в этот город и потерял рифму. Как больно, как глупо все получилось!.. Я ехал сюда романтиком, поэтом, мечтателем, и в один год лишился этих профессий. И ничего не создал в стихах. Остался лишь этот дневник — походный словарь банальной затасканной прозы. И он — всего лишь строка из необъятной и нерифмованной поэмы войны.
…Товарищ! Да, помнишь ли ты, как писали мы эту поэму? Как заправляли кровью пустые чернильницы, как драли кожу с себя, когда не хватало листов. Как под дождем, и огнем правили эти страницы. Помнишь, товарищ?.. Закрой глаза, чтобы вспомнить всё до конца! Закрой глаза и вместо дня настанет в мире ночь, и ты еще раз вернешься в Грозный… Видишь?!. Ты снова здесь, в логове матерых волков! Ты снова автор нашей поэмы!
…И снова в поздний полночный час выходит шляться по плоскому небу бессонная старуха-луна. Хворая, с извечными пятнами-язвами, бледная, как бумага. И вновь умирает Город. Падает в прах древнее государство тьмы. Меняются краски, и черное становится белым, рождается свет, и видят слепые глаза. Незримый минуту назад, выходит из мрака светящийся призрачный Грозный — заброшенный Колизей, с проваленными лавками черни, с пыльными костьми гладиаторов. Встают до самой луны огромные каменные рога — расколотые здания институтов, щербатые трубы заводов, обтесанные худышки руин. Всё белое, да не для свадьбы, а для могилы. Белое бескровное небо, белые коробки домов, белая под ногами трава, белые лица людей. И, если сунуть нож в горло, польется белая кровь…
Как манят к себе эти белые ночи! Погребальный факел луны над ареной старого Колизея. Где ты, случайно выживший гладиатор, за сущий пустяк — свою молодость — купил у вечности две минуты луны.
Мы не оракулы, не пророки и не Шекспиры. Но мы умеем сочинять о Грозном стихи. Белые, как своя голова. У нас лишь нет композитора, нет музыки на наши труды. Они лежат мертвым грузом, эти безвестные, не в рифму, стихи, поэмы и песни. Они никого не вдохновляют на сонаты и на симфонии. Кто их оживит? Где нынче болтаются великие музыканты, когда так нужен талант?…Взломать бы склепы Моцарта и Паганини, тряхнуть их скелеты, чтобы явилась музыка. Иначе никто не соберется сесть за рояль, иначе они пропадут, сгниют в архивах, наши «Реквиемы по Грозному».
…А, может, и к лучшему? А, может, так всё и нужно?.. Ведь это всё фальшь — симфонии и сонаты. Ведь на других инструментах играла нам музыка.
Грозный! Город самой яростной, самой ударной музыки! Это бешеная дискотека нашей молодости. Танцы до упада, вечеринка до восхода зари. И вдосталь свежего воздуха и ярок свет прожекторов — ракетниц, что пожарче солнца, трассеров, что просвечивают насквозь. И умело калечат слух ударные и басы — попавший в череп свинец да снарядная взрывная волна…Эх, хороша потеха! Ух, по душе банкет! Пляши, если не жалко ног! Пляши, пока сквозь пол не провалишься в преисподнюю. К черту апельсины, вино и шампанское! Гулять так гулять!.. Гарсон! Тушенки на пустые столы, спирта и конопли! Да не считай бутылки, не суетись под клиентом, не с рублями пришли. Кровью платим!.. Маэстро, отруби себе пальцы! Глуши рояль!.. Эй?!. Здесь есть гитарист?! Рок-н-ролл в студию! Рок-н-ролл и девочку Смерть! Не боимся!.. Где она, эта потаскуха, что не брезгует лазить в кровать к старикам? Да вон, скачет рядом с тобой! Пригласи её на медленный танец, да не дай повода понравиться ей. Видишь, тащат за ноги предыдущего кавалера. Слишком уж тут любезничал, строил из себя джентльмена… А мы презираем галстуки, и одеколон заливаем в глотки. А нам побольше веселья, жестокости и грабежей! Аллаху акбар!!! Один раз живем!..
Эй! Кто не умеет еще танцевать! Питер, Ростов, Магадан!.. Дайте нам только передохнуть и мы устроим вам вечеринку! Запалим вас, чтобы по пьянке не заблудиться во тьме, снесем до первого этажа, чтобы больше не заслоняли луну. Клянусь, вам придется по душе наша пляска! Мы научим любого стирать каблуки. Мы — самые отпетые короли рок-н-ролла!.. Откройте границы, и мы потащим свою музыку в Тбилиси, Лондон и Пентагон!.. Кто там начеркал полвека назад «Хотят ли русские войны?» Не поторопился ли рифмовать этот русский? Не много ли взял на себя?…Ах, да. Его не звали на дискотеки. Он не целовался взасос с девочкой Смерть.
Эх, коротка ночь на земле… Эх, бледнеют пожары, прячутся по гробам неумелые плясуны… Кончается твоя дискотека. Обидно. У тебя еще полный ранец патронов. Ты можешь еще заказать не одну песню.
По домам, ребята. Больше не будет музыки. Такой праздник случается только однажды.
Всё, как лекарство, имеет срок годности. Не выдернуть минуты из прошлого, не повредив настоящего. Не бывать заново тому, что прошло, или ожили бы мертвые.
И всё же, всё же, всё же… Дай на тебя взглянуть еще хоть раз, стена волкам служащая оградой…
2000–2004 годы.
Молодость — Доблесть — Чечня.
Февраль 2005 года.
Дома:
Всё завершилось так, как я ожидал. Поездка туда не залечила моей души, не наладила жизнь и не вернула ей смысл. Я ничего не исправил в прошлом. Я только больше всё испортил и изломал. Ничего не повернулось к лучшему в моей жизни, а сделалось еще хуже. Война неспособна была лечить, она умела лишь мучить, лишь отнимать последнее. Она утащила у меня всё: и веру в будущее, и надежду на счастье, и мечту, и любовь.
Даже любовь, горькая, невезучая моя любовь, и та рассталась со мной. Ушла моя Эсмеральда, и, наконец, угомонилось сердце. Это случилось за неделю до нашей встречи, в какой-то из дней, когда я возвращался домой. Она так и осталась в Грозном, на той земле, что повязала нас общей бедой. Она была богиней в той жизни, и много раз останавливала меня на самом краю могилы. Но всё это кончилось, и разошлись наши пути. Мы встретились после Чечни, и у меня не оборвалась в душе. У меня уже не было никаких чувств, не было для нее ничего, кроме ненужных стихов.
