всеми русскими армиями, действующими против большевиков.
Я постараюсь ответить одинаково откровенно.
Я осмелюсь указать Вашему Превосходительству, что я считаю вопрос назначения главнокомандующего пунктом, о котором следовало бы сперва посоветоваться с союзниками, так как я вынес впечатление из Вашего письма, что Вы считаете, что только с союзной помощью и союзным снабжением Вы сможете наступать или даже удержать занятое Вами.
Инструкции от моего правительства указали мне войти в связь с генералом Деникиным, представителем в британском мнении русских армий, действующих против большевиков. Поэтому я сожалею, что для меня невозможно обдумывать признание какого-либо другого офицера таковым представителем.
Я вполне отдаю себе отчет в той великолепной работе, которую Ваше Превосходительство так искусно выполнили с донскими казаками, и я осмелюсь поздравить Ваше Превосходительство по случаю Ваших блистательных побед.
Я надеюсь, что, Ваше Превосходительство, теперь покажете себя не только великим солдатом, но и великим патриотом.
Если я буду вынужден вернуться и доложить моему правительству, что между русскими генералами существует взаимная зависть и недоверие, это произведет самое болезненное впечатление и, безусловно, уменьшит шансы того, что союзники окажут какую-либо помощь. Я предпочел бы донести, что Ваше Превосходительство показали себя настолько великим патриотом, что согласились даже подчинить Ваши собственные желания общему благу России и согласились служить под командой генерала Деникина.
Как я уже устно уведомил князя Тундутова, я буду рад встретиться с Вашим Превосходительством неофициально и обсудить весь вопрос, в случае, если Вы этого пожелаете, и я не думаю, что мы не придем к удовлетворительному разрешению этого вопроса. На это свидание я привез бы с собой генерала Драгомирова из штаба генерала Деникина. Имею честь быть Вашего Превосходительства покорным слугой Ф.С. Пуль, генерал-майор, командующий Британской миссией на Кавказе».
Атаман не хотел признавать генерала Деникина главнокомандующим не потому, что Войско Донское и Деникин жили не в ладу, не потому даже, что генерал Деникин не хотел отрешиться от старого взгляда на казаков, как на часть русской армии, а не как на самостоятельную армию, чего добивались казаки и за что боролись, но потому, что атаман считал генерала Деникина неспособным на творчество и притом совершенно не понимающим характера войны с большевиками и считал, что генерал Деникин погубит все дело. Кто угодно, но только не Деникин с его прямолинейной резкостью и уверенностью, что можно силой заставить повиноваться.
Атаман считался с обаятельной внешностью Деникина, с его умением чаровать людей своими прямыми солдатскими честными речами, которыми он подкупал толпу, но за этими речами атаман видел и другое. В то время как на Дону были вызваны все производительные силы страны и создана покорная армия, генерал Деникин опирался на кубанских казаков и офицерские добровольческие полки. Солдатам он не верил, и солдаты не верили ему. Армия не имела правильного снабжения, не имела точных штатов, не имела уставов. От нее все еще веяло духом партизанщины, а партизанщина при возникновении Красной, почти регулярной, армии была неуместна.
Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер, и при таких условиях если его не подопрут извне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть.
Генерал Деникин угнетал проявление кубанской самостоятельности, он не считался с Радой. Такого же отношения надо было ожидать и к Дону – это охладило бы казаков и могло бы окончиться катастрофой.
Генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя мало говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было. Деникин боялся сказать, что он монархист, и боялся пойти открыто с республиканцами, и монархисты считали его республиканцем, а республиканцы – монархистом. В Учредительное собрание уже никто не верил, потому что каждый понимал, что его фактически не собрать, презрительным названием «учредилки» оно было дискредитировано, унижено и опошлено в глазах народа.
Иди Деникин за царя – он нашел бы некоторую часть крестьянства, которая пошла бы с ним, иди он за народ, за землю и волю – и за ним пошли бы массы, но он не шел ни за то, ни за другое. «Демократия» отшатнулась от него и не верила ему, и Деникин боялся призвать ее под знамена.
Добровольцы были плохо одеты, плохо дисциплинированы, они не были войском – армия Деникина все была только корпусом, и хотя Деникин уже владел тремя громадными губерниями, он ничего не создал, и атаман боялся, что он не только ничего не создаст в будущем, но развалит и созданное такими трудами, неокрепшее и хрупкое.
Атаман не считал Деникина хорошим стратегом, потому что Деникин действовал по плану, который казался атаману некрупным и бесцельным. План Деникина состоял в покорении окраин, в этом Деникин видел обеспечение своего тыла. Сначала Кавказ, потом Крым, далее Украина. Атаман считал, что с окраинами, в том числе и Украиною, воевать нельзя и не стоит: с ними должно столковаться, признавши их права на свободное существование. Главная цель казалась атаману – борьба с большевиками и большевизмом: с первыми – оружием, со вторым – воспитанием, и только после победы над ними и освобождения от коммунистов всей России можно говорить о «единой и неделимой России». Генерал Деникин прямо шел к этой единой и неделимой и, по мнению атамана, создавал себе еще новых врагов, не справившись и со старыми. Деникин не признавал гетмана Скоропадского, потребовал подчинения ему Крыма, ссорился с Грузией, был в холодных отношениях с Кубанскою Радою, и атаман боялся, что он раздражит и донских казаков. Атаман считал, что во время войны не время заниматься мелочами. Надо идти прямо к цели – и цель эта: гнездо большевизма – Москва и Петроград. Еще недавно атаман сговаривался с гетманом Скоропадским и завязывал сношения с Польшей и Грузией – он искал друзей. Он считал, что путь к Москве один – создание единого фронта с чехо-словаками и Колчаком. Движение на северо-восток к Царицыну, Саратову и Самаре, посылка большого конного отряда для связи с атаманом Дутовым, собрание сначала единой Русской армии, а затем поход на Москву. Генерал Деникин работал по обратным операционным линиям – на юг и на запад. На Владикавказ – Дербент, Петровск, Баку, на Сочи и Гагры, потом на Киев…
К этому примешивалось взаимно враждебное отношение штабов Донского войска и Добровольческой армии. Генерал Денисов имел большое
