В ответ на вопрос об обстоятельствах выдвижения инициативы Модрова в январе 1990 года[165], бывший председатель Совета министров изложил идею (подтвержденную и дополненную недавно министром иностранных дел Шеварднадзе) о том, что германский нейтралитет может послужить созданию всеобъемлющей системы безопасности в Европе. Эта система должна гарантировать необратимое разоружение, общий экономический подъем и безопасность для каждого участвующего в Хельсинкском процессе квартиросъемщика Европейского дома.
Перед лицом совпадения мнений между ним и Модровым Шорлеммер выразил опасение: «У нас не получится по-настоящему спорить друг с другом». Как следует нашему «невротизированному западногерманской маркой народу защититься от самого себя?» (Шорлеммер). «Как можно постичь и, возможно, преодолеть темп и масштабы разрыва между 4 ноября 1989 года (идея конфедерации) и сегодняшним днем (исключительно валютная уния)?» (Модров). Оба ясно видят неспособность «реально существующего социализма» решить поставленные временем проблемы, сознавая одновременно, что у капитализма также нет на них ответа. На понимании того, что надо было раньше уяснить себе: «реально существующий социализм» не является социализмом, и на своем жизненном опыте Максимычев основывает надежду на возрождение в принципе социалистической идеи. Похожие рассуждения, а также размышления о своей («достаточно последовательной»?) позиции в последние годы подводят почетного председателя ПДС к выводу том, что прежде всего молодежи придется искать и находить ответ, что же готовит человечеству XXI век.
Не в последнюю очередь из «прямоты ответов» Ханса Модрова на вопросы, касающиеся его деятельности на посту главы правительства (почему он еще раз пытался воссоздать службу безопасности, почему правительство не смогло предоставлять субвенции совсем без учета персоналий, каким образом г-н Райхельт[166] вновь стал министром экологии), Шорлеммер делает вывод о «возможности согласиться совместно основательно обсудить мучающие нас главные вопросы современности». Шорлеммер считает «важным не то, в какую партию входит тот или иной человек, а то, как он относится к возложенной на него ответственности».
«Внимание к социальной стороне дела еще не делает человека человеком. Рыночное хозяйство с социальными компонентами еще не создает человека, о котором Горький говорил: Это звучит гордо». Обозначенный Модровым таким образом человеческий образ Шорлеммер собирается «обязательно обсудить, причем скоро!» В восприятии виттенбержца «психологическому сверхдавлению со стороны СЕПГ мы обязаны тем, что освободившись от него, мы почувствовали себя субъектами истории», и он уверен: «Это означает, что надо крепить прямую демократию». Один из слушателей спросил его: «Г-н пастор, верите ли вы в чудо или в разум?» Шорлеммер: «Я верю в чудо разума»»[167].
Нажим на правительство ГДР со стороны Бонна был усилен. К Мезьеру был срочно приставлен в качестве советника сотрудник ведомства федерального канцлера. Была предпринята попытка направить западногерманских советников и к новому министру иностранных дел ГДР Маркусу Меккелю (СДПГ), которая, правда, не удалась: Меккель отказался их принять. Впрочем, и сам де Мезьер не превратился в простой рупор Бонна. В июле 1990 года он еще продолжал требовать изменения натовской стратегии, а также вывода ядерного оружия и войск западных держав с германской территории. Министр разоружения и обороны ГДР Райнер Эппельман пошел еще дальше – он требовал равного отношения к советским и западным войскам в ходе переговоров «два плюс четыре», сохранения двух армий в Германии вплоть до момента, когда будут распущены блоки, и допускал отказ от «полного суверенитета» объединенной Германии[168]. Сабина Бергман-Поль (ХДС ГДР), избранная после выборов 18 марта председателем Народной палаты и исполнявшая одновременно обязанности председателя Государственного совета ГДР, публично высказалась в пользу объединения ГДР и ФРГ на основании статьи 146 западногерманского Основного закона, согласно которой Основной закон прекращает действовать «в день вступления в силу конституции, принятой немецким народом свободным решением».
Даже в самой Западной Германии не было полного единогласия по сложнейшей проблематике присоединения ГДР. Выступая в Тутцинге близ Мюнхена 31 января 1990 года, министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер выдвинул предложения, получившие затем наименование «плана Геншера». Центральным пунктом этого плана был следующий тезис: «Дело НАТО недвусмысленно заявить: что бы ни произошло в Варшавском пакте, не будет расширения территории НАТО на Восток, то есть к границам Советского Союза. Эти гарантии безопасности имеют большое значение для Советского Союза и линии его поведения. Запад должен считаться с пониманием, что перестройка в Восточной Европе и процесс германского объединения не должны вести к ущемлению интересов советской безопасности. Для того, чтобы создать необходимые для этого предпосылки, потребуется высокая степень европейского государственного искусства. Представление о том, будто часть Германии, образующая сегодня ГДР, будет включена в военные структуры НАТО, блокировало бы германо-германское сближение»[169]. Во время переговоров в Оттаве и сразу после них Геншер склонялся к тому, чтобы принять предложение МИД СССР о создании системы европейской безопасности взамен существующих военных блоков путем формирования в рамках СБСЕ общеевропейских структур («Хельсинки-2»). Солидарную с Геншером позицию занял итальянский министр иностранных дел Джанни Де Микелес[170]. Мнение Геншера было энергично поддержано представителями СвДП – партии, входившей в правительственную коалицию с ХДС/ХСС, а также многими социал-демократами, остававшимися в оппозиции.
Власти Западного Берлина (там правила коалиция социал-демократов и «зеленых») были готовы поддержать представления реформаторов ГДР о продолжительном периоде сосуществования германских государств. В беседе со мной 7 марта Дитер Шредер развивал мысль о том, что решение в пользу применения статьи 23 Боннского основного закона («прием» ГДР в состав ФРГ) может оказаться неизбежным, но его возможно обставить определенными условиями: например, введением пятилетнего переходного периода, в течение которого ГДР не утратит определенной самостоятельности, хотя ФРГ должна будет финансировать бюджет ГДР. Для обсуждения деталей и в целях успокоения общественности Вальтер Момпер был бы готов посетить Москву в качестве правящего бургомистра. Момпер согласен полететь в Москву рейсом «Аэрофлота» или «Интерфлюга» (авиационная компания ГДР) из Шенефельда, не настаивает на исполнении гимна и вывешивании флага ФРГ, но ряд формальностей протокольного характера должен быть все же соблюден: в Шереметьево его встречает посол ФРГ, который затем устраивает обед в честь Момпера с участием советской стороны. Именно на этих формальностях в итоге и сошелся свет клином: мы так и не смогли перебороть себя и отказаться при в корне изменившихся условиях от концепции «особого политического образования Западный Берлин». Но скорее всего в Москве уже просто не видели смысла в том, чтобы поддерживать социал-демократов. Гельмут Коль продолжал оставаться для советского руководства единственным светом в окошке. До сих пор не понимаю, как можно было класть все яйца в одну корзину?
