Однако я был спокоен. Я знал, что враги пока еще боятся меня. Но, уезжая из Парижа на войну, я все-таки сжег свои секретные бумаги…
И было прощание. Я поцеловал мою Луизу и, перед тем как поцеловать сына, подбросил его к потолку и сказал: «Иду бить твоего дедушку Франца». Он смеялся. Бедный малыш… Я видел его в последний раз.
На Францию наступали три армии: предателя Бернадота и столько раз битых мною Блюхера и Шварценберга. При них находились «брат Александр», «дедушка Франц» и прусский король. Это двухсотпятидесятитысячное войско я должен был разгромить с восемьюдесятью тысячами необстрелянных рекрутов. На юге англичан Веллингтона должен был удерживать Сульт.
Моей армии не хватало обмундирования, сёдел. Порции галет, мяса и вина были урезаны. Недоставало госпиталей… и даже денег, чтобы платить жалованье солдатам. Все было не так! Но зато я… я был прежний! Два месяца я не слезал с коня. За сорок пять дней – девять побед. И это с необученной нищей армией… Запишите: кампания четырнадцатого года – венец моего искусства. И на поле боя я теперь сражался не только с неприятелем, но и с судьбой, посмевшей отказать мне в удаче.
Чтобы прокормить свои армии, Шварценберг и Блюхер разъединились. И я тотчас разработал единственно возможную тактику: передвигаясь форсированными марш-бросками, я бил их поодиночке. Русские были разбиты при Сен-Дизье, пруссаки и русские – при Бриенне. Я не посрамил город, где меня учили военному искусству, и выгнал Блюхера с пруссаками из Бриеннского замка. Они бежали, бросив раненых и обоз. В Шамбопере я вновь разбил русские войска. Тысячи остались на поле боя, в плен попали два генерала – Олсуфьев и Полторацкий. Корпус барона Сакена я отбросил за Марну, он потерял пять тысяч убитыми. При Вошане я еще раз разбил Блюхера. Целая армия бежала, оставив пятнадцать орудий и шесть тысяч мертвецов. Так напоследок я давал им наставления по военному искусству. Восемьдесят тысяч потеряли союзники на полях боев четырнадцатого года!
Но мои маршалы… они все губили! Удино и Виктор трусливо уступили Шварценбергу. Мне пришлось броситься к ним на помощь и продолжить свои уроки, заставив отступить в беспорядке превосходящие силы Шварценберга… Маршалы начали распускать слух, будто я веду «безнадежную войну только для того, чтобы погибнуть на поле боя». Это была ложь: я верил в победу, хотя… да, хотел погибнуть!
И союзники начали уставать от моей решительности. Они не вынесли постоянного кровопролития и с февраля опять повели переговоры со мной в Шатильоне. Они предлагали мир, правда, уже в границах королевской Франции. Они так и не поняли мое «все или ничего».
В это время союзные армии соединились. Я велел Мармону охранять Париж, а сам двадцатого марта напал близ Арси-сюр-Об на объединенную армию союзников под началом Шварценберга… Артиллерия била непрерывно! Я помню, как бомба упала перед наступающим каре, и мои гвардейцы бросились прочь от дымящейся смерти. А я… шагнул к бомбе. Но тщетно! Пламя полыхнуло в метре от меня, посыпались комья земли… а меня даже не задело… Повторю: я хотел смерти! Но куда больше – победы!
При том же Арси-сюр-Об русские казаки обрушились на моих драгун. Молоденькие новобранцы не выдержали – бросились наутек. Я врезался на коне в бегущую толпу: «Драгуны! Вы бежите, но я стою!» И поскакал, выхватив шпагу. За мной бросился полк Старой гвардии, следом за ним – мой штаб и… недавние беглецы! Славно рубились! И шесть тысяч казаков, столь грозных в России, дрогнули… побежали! Подо мной был убит конь, а я… опять остался невредим.
Но в тот день я получил иную рану, воистину смертельную: я узнал, что после битвы герцог Эльхингенский спросил генералов: «Не пора ли со всем этим кончать и не дать ему погубить Францию, как он погубил армию?» Так сказал «храбрейший из храбрых». Мои маршалы больше не хотели меня…
«Дедушка Франц», Россия, Пруссия и Англия подписали пакт, где обязались вести войну вплоть до моего разгрома. Почему они так осмелели? Нет, не потому, что моя армия таяла после каждой победы. Они знали, что мне хватит и тысячи, чтобы уничтожить их стотысячное войско! Просто – уже свершилось главное предательство!
Я решил стремительной атакой окончательно отбросить армию союзников к Мецу. Шел на редкость упорный бой. Я разгромил их кавалерию, будучи уверен, что это авангард, прикрывающий главные силы. Но за кавалерией… не было никого! И я понял – меня провели! Пока я воевал с кавалерией, союзники, и вправду вначале отступавшие к Мецу, вдруг резко изменили направление и стремительно двинулись к Парижу по дороге, которую я оставил неприкрытой… Должен признать, это был великолепный маневр! Потрясающий по дерзости ход! Я не мог поверить, что кто-нибудь из этих говнюков на него способен! И оказался прав – никто из союзников не был способен на это.
Способен был только он – самый умный (и самый подлый – «честь», которую он делил с Фуше) мой Талейран! Оказалось, он написал письмо русскому царю: «Идите на Париж, Вас там ждут все. Военное могущество императора по-прежнему велико, но политическое – ничтожно. Франция устала от него». И негодяй… да, он был прав. Устали не только мои маршалы, народ тоже устал… от славы и крови. Они все хотели покоя…
Когда я понял маневр союзников, у меня еще оставалось время. На подступах к Парижу стоял корпус Мармона. Я верил – он продержится до моего прихода. Но оказалось, Талейран и здесь все устроил – уговорил Мармона открыть дорогу на Париж. И сообщил об этом союзникам.
Мармон! Старый товарищ! Впрочем, среди стольких предательств стоит ли осуждать его? Не лучше ли просто отметить: и Мармон – тоже!..
Еще не зная ничего об измене маршала, я повернул войска и бросился к Парижу. Но когда подъехал к Сене, увидел – река в огне! Это отражались костры – враги готовили себе ужин в Париже! Они пели… Победно пели… А я стоял во мраке и глядел на ярко освещенный город… Мой Париж! Впервые за восемьсот лет неприятель вошел в столицу Франции!
Я недоумевал – где Мармон? Разбит? Убит? Что с сыном? С императрицей? С Жозефиной? Неизвестность… Одно мне было ясно: они легко заставят Сенат и Собрание изменить мне. Что делать? Я мог только приказать верному Коленкуру: «Скачите в Париж! Не дайте этим глупцам подписать…»
А пока я с войсками повернул на Фонтенбло. Наконец из Парижа прискакал гонец! Я все узнал! Когда союзники приблизились к городу, Жозеф исполнил все мои инструкции на этот случай. Он предложил императрице и сыну покинуть Париж. Мой сын плакал и лепетал: «Папа не велел нам уезжать, я не хочу!» Они отправились в Блуа, где моя Луиза… попросила защиты у своего отца! Она получила защиту «дедушки Франца», а мой сын и его внук – негласное заточение… Это все конечно же вычеркните!
