происхождение. (В декабре предыдущего года «Таймс» начала серию разоблачительных статей о Гульде и его деловой практике). Аналогичные мнения высказывали газеты «Нью-Йорк Сан», «Уорлд» и «Ивнинг пост». При этом во всех репортажах об этом эпизоде подчеркивалось, что Гулд не повел себя «благородно», когда на него напали, не встал на защиту, как поступили бы большинство мужчин, а просто отступил с окровавленным носом. Снова возник образ скрывающегося труса, стервятника, отваживающегося полакомиться трупами. Даже будучи жертвой в деле о нападении и побоях, Гулд все равно был демонизирован.
Только одна газета резко осудила нападение Маррина. Газета New York Tribune раскритиковала Маррина за поведение, не подобающее джентльмену, и даже сравнила Маррина с более смертоносным Недом Стоуксом. Подхватив тон репортажей «Трибьюн», «Таймс» впоследствии приводила репортажи и редакционные статьи «Трибьюн» о деле Маррина в качестве примера неуклонного распространения влияния Гулда на конкурирующую газету. Редакторы «Таймс» старательно подчеркивали, что после смерти редактора «Трибьюн» Хораса Грили в 1872 году помощник Грили Уайтлоу Рид приобрел контроль над газетой на средства, одолженные Гулдом, который в качестве залога взял акции компании «Трибьюн». После этого вся критика и негативное освещение деятельности Гулда исчезли из газеты, и было широко распространено подозрение, что Гулд подбрасывает туда финансовые новости, чтобы помочь своим различным операциям на Уолл-стрит. Газета «Сан» критиковала «Трибьюн» как «орган биржевых дельцов», управляемый «голубем Джея Гулда». [378] Однажды финансовый редактор газеты подвергся физическому нападению на бирже со стороны брокеров, недовольных тем, что «Трибьюн» благоволит Гулду. Когда «Трибьюн» решила построить новую башню для своей штаб-квартиры в центре города, редакторы «Таймс» предложили свою идею подходящей скульптуры: «Джей Гулд под маской Мефистофеля, с охапкой акций Tribune и восхищенной толпой купленных законодателей 4 штатов». [379]
Элис Нортроп однажды заявит, что ее дядю мало волновало освещение его деятельности в газетах. «Отношение дяди Джея к прессе, — писала она, — было сугубо пассивным: смесь отстраненности и отвращения». [380] Но Алиса ошибалась. Но Элис ошибалась. На самом деле Гулд был одним из самых проницательных в области СМИ среди первых магнатов Уолл-стрит. Он не только использовал «Трибьюн» в своих целях, но и в конечном итоге в течение четырех лет полностью владел «Нью-Йорк уорлд» (1879–1883). На протяжении всей своей карьеры он демонстрировал острое знание того, как стратегически использовать даже недружественные газеты в своих интересах. «Публика слышала от него, — вспоминал один из редакторов, — только тогда, когда он, а не публика, извлекал из этого выгоду». [381] Когда Гулд давал интервью, будь то в «Таймс» или в других изданиях, он всегда преследовал определенную цель. Его заявления в таких случаях, хотя и были откровенно правдивыми, часто были шедеврами введения в заблуждение. Кроме того, Гулд заботился о том, чтобы наладить тихие отношения с репортерами по всему городу, давая им советы по поводу предстоящего движения различных акций. То, что Джей предлагал в таких случаях, было не просто новостями; это было также предварительное уведомление о том, что репортеры должны купить или продать для своих личных портфелей до публикации новостей. «Немного акций W. Union вам не повредит», — сказал Гулд репортеру Times Уильяму Уорду в январе 1874 года. «Я думаю, что это следующая большая карта… и я хотел бы, чтобы вы написали о ней побольше». [382] Благодаря подобным сообщениям Гулд создавал жизненно важные альянсы с ключевыми репортерами, предоставляя им информацию в виде «payola» и формируя редакционные тенденции в своих интересах.
Гулд также использовал прессу, чтобы укрепить популярный образ, сложившийся после «Черной пятницы»: мрачный, непостижимый, аморальный и в конечном итоге безжалостный повелитель финансовых рынков. Морозини вспоминал, как Гулд повторял совет Макиавелли из «Князя» о том, что лучше бояться, чем любить, и объяснял, что его имидж злобного, но гениального вундеркинда был его самым ценным достоянием. «Сегодня на Уолл-стрит есть человек, за которым наблюдают люди, — писала одна газета, — и чье имя, построенное на руинах, несет в себе некий шепот разорения…Те, кто проклинает его, делают это не вслепую, а как проклинают того, кто устраивает резню после победы». [383] Джею еще не исполнилось сорока, но он уже имел дурную славу, позволявшую ему раздувать рынки на одних только слухах. Хотя большинство его современников ненавидели его, тем не менее все их взоры были устремлены на него. Акции регулярно взлетали и падали, когда шепотом сообщалось, что Джей имеет длинные или короткие позиции по тому или иному инструменту. Брокеры соперничали друг с другом, чтобы получить информацию о его интересах.
Внушительная сила влияния Джея на Улицу проистекала не только из его предполагаемых навыков и смекалки, но и из его предполагаемой злокачественности. Эта вредоносность была понятием, которое сам Джей часто пытался продвигать и рекламировать, хотя и в тонкой форме. Когда репортеры попросили его ответить на обвинения разгневанного Генри Смита в том, что он предатель и иуда, Гулд лишь загадочно улыбнулся и ушел, не потрудившись ничего отрицать и, похоже, ни на йоту не заботясь о своем добром имени. Таким образом, он оставил дверь открытой для спекуляций, что он был всем тем, кем его выставляла пресса: не только блестящим оператором, но и хладнокровным зверем, наслаждающимся уничтожением других, и не заботящимся о том, кто об этом знает. Примерно в это же время, когда вновь появились слухи о том, что Гулд имеет еврейскую родословную, Джей подготовил для «Трибьюн» редакционную статью, в которой ни слова не говорилось ни о нем, ни о его религии, но защищались евреи в целом от клишированных стереотипов, которые так часто применялись. Подобный ответ в органе, который, как известно, находился под сильным влиянием Гулда, должен был спровоцировать новые спекуляции относительно происхождения Джея, и он это знал.
По мнению Морозини, именно для поддержания своей репутации злодея Гулд всегда настаивал на анонимности, когда речь шла о благотворительности. Как вспоминал лейтенант Джея, в 1870-х, 1880-х и начале 1890-х годов Гулд делал щедрые пожертвования на множество достойных целей, но постоянно настаивал на том, чтобы его имя не связывали с этими дарами, чтобы не подрывать один из ключевых столпов его разрекламированного характера — хладнокровное бессердечие. По слухам, Гулд был раздражен, когда в середине 1870-х годов нью-йоркский политик и редактор Турлоу Уид, подобно Джею, уроженцу Кэтскиллз, признался британскому репортеру У. Т. Стиду, что служит советником Джея по филантропии. «Всякий раз, когда мое внимание привлекает действительно заслуживающая внимания благотворительная организация, я объясняю это мистеру Гулду. Он всегда верит мне на слово, когда и сколько нужно пожертвовать. Я никогда
