Жан Гулеско играл русские, родные, хватавшие за сердце песни. Мы все как-то размягчились; беседа наша стала задушевной и простой. Я разговорился с Романовским, которому сильно взгрустнулось. Разговор наш коснулся, между прочим, нелюбви к нему, которая ощущалась в армии.
— Главнокомандующий одинок, — сказал мне Иван Павлович. — Со всех сторон сыплются на него обвинения. Обвиняют его даже те, которые своим неразумием или недобросовестностью губят наше дело, — ведь таких много. Все партии стремятся сделать из него орудие своих целей. Бесконечно тяжел его жребий. Но я не покину его; пусть обвиняют меня в чем угодно, я не стану защищаться; буду счастлив, если мне удастся принять на себя хоть часть ударов, сыплющихся на него. В этом я вижу свою историческую задачу. Но тяжело, ох, как тяжело быть таким щитом. Чувствую, что паду под тяжестью этого креста, но утешаю себя мыслью, что сознательно и честно исполнил до конца свое назначение.
Он не удержался от слез и замолчал. Я знал, что этот умный, сдержанный и скромный человек говорит правду, ту правду, которую не высказал бы в другой обстановке. Я знал, что ему не свойственно ни хвастовство, ни желание порисоваться. Именно такова была роль этого большого и честного русского патриота, столь несправедливо и беспощадно затравленного презренными честолюбцами, поперек дороги коих он стал. Когда он пал впоследствии, сраженный из-за угла пулей убийц, бессознательно творивших дело высокопоставленных заговорщиков и реакционеров, я вспоминал не раз тот вечер; изнемогавший и чувствовавший уже за своей спиной подстерегавших его убийц, он тогда вспоминал попранную Родину и оплакивал свою мученическую долю.
Покойся же в мире, незабвенный и честный Иван Павлович! Нелицеприятная история воздаст тебе должное и заклеймит позором виновников твоей мученической кончины.
На другой день, в указанное время, я прибыл в английскую военную миссию и был встречен там британским почетным караулом. Генерал Хольмен обратился ко мне с речью:
— Этот высокий орден жалуется вам Его Величеством, — сказал он мне, возлагая на меня орден, — за ваши заслуги в борьбе с большевизмом как с мировым злом.
Взволнованный, я ответил кратким словом благодарности за то, что моя работа оценена. Состоявший при миссии полковник Звягинцев[255] переводил мои слова на английский язык. Были выстроены вдоль стен все наличные в миссии английские офицеры. Присутствовавшие горячо меня поздравляли.
Чрезвычайно тронутый вниманием и высокой оценкой моей деятельности английским королем, я решил никогда не расставаться с этим орденом…
I.
Скобцев Д.
ПАРТИЗАН ШКУРО И ЕГО ОТРЯД*
Этот рассказ осенью 1946 г. в Париже передал полковнику Ф. Елисееву Даниил Ермолаевич Скобцев, казак станицы Урунской, бывший представитель Кубанского Краевого правительства, с предложением включить его в готовившуюся тогда Елисеевым работу «На берегах Кубани. 1918 год». Как отмечал Ф. Елисеев, «этот очерк Д. Е. Скобцева настолько интересный, обстоятельный и беспристрастный в описании отряда и в особенности личности его начальника, полковника Андрея Григорьевича Шкуро, что является очень ценным вкладом в историю нашего Кубанского войска тех героических и жутких годов Гражданской войны».
На заседании Кубанской Краевой Рады на станции Тихорецкая 5 июля 1918 г. появился молодой партизан Шкуро. С его именем пришлось познакомиться раньше.
Еще в ноябре 1917 г., когда вновь поставленное Кубанское Краевое Правительство приступило к своей деятельности, на его рассмотрение поступило несколько прошений «О перемене фамилий». Среди них была просьба войскового старшины Шкура изменить свою фамилию на «Шкуринский». Правительство удовлетворило эту просьбу.
Шкура-Шкуринский характеризовался при этом как веселый и бесшабашный офицер, но талантливый и удачный партизан, умевший создавать вокруг себя соответствующее окружение из казаков. Был не прочь при этом и соригинальничать: набрал при развале армии казаков-«волков». Теперь перед нами предстала, вопреки создавшемуся заочному положению, миниатюрная фигурка казачьего офицера с нервно подергивающимся лицом, с насмешливою кривой улыбкой. Чин у него полковник, а говорили, что он только войсковой старшина.
Самовольное проскакивание через чины было в обиходе того времени, когда утерялось следящее начальническое око.
Извещение Правительства о согласии на перемену его фамилии к нему, по-видимому, не дошло, но он уже успел усвоить другое имя — не Шкура и не Шкуринский, а Шкуро. Он почитал это более благозвучным.
Председательствующий в Раде Рябовол, давая ему слово для доклада, провозгласил: «Слово предоставляется полковнику Шкуранскому».
Доклад Шкуранского был очень краткий, но очень красочно изображал деятельность самого вождя, его движение. Рада выслушала доклад полковника Шкуранского внимательно. Один делегат Майкопского отдела предложил даже поощрить его производством в генералы. Это предложение сочувствия не встретило, но состоялось постановление: командировать в отряд, к месту его нахождения в Ставропольской губернии, одного из членов Правительства и одного члена Рады. Выбор пал на меня и члена Рады от Баталпашинского отдела Усачева.
Нашей задачей было: 1. Ознакомиться на месте с состоянием отряда и его настроением. 2. Со своей стороны — ознакомить его со взглядами Кубанского Правительства и Рады на сущность противобольшевистской борьбы, на организацию и состояние противобольшевистских сил. 3. Поддержать и всячески поощрять настроение отряда.
По железной дороге мы доехали до станции Песчанокопской, а оттуда на автомобиле до села Медвежье и в село Ладожская Балка, где должен был находиться в то время отряд Шкуро.
К вечеру мы подъехали к селу Ладожская Балка. Шкуро с нами не поехал, а выехал в Кавказскую, только что занятую дивизией генерала Боровского.
За селением, расположив повозки несколькими рядами, сконцентрировав их, стояли табором шкуринцы, как в былые времена запорожцы. Штаб отряда помещался в этом богатом селе у зажиточного купца. Начальником штаба отряда был полковник Слащов (тогда он имел псевдоним «полковник Яшин» от своего имени Яков), и несколько офицеров составляли весь этот штаб. Они встретили нас с интересом, но осторожно: кто мы и зачем приехали-пожаловали?
Пока мы принимались за предложенную нам чашку чая, Слащов удалился с есаулом Мельниковым, возвратившимся от Шкуро с нами, для заслушивания его доклада.
