Булгаков и группа мхатовцев весело ехали в поезде, когда на одной из станций в поезд принесли телеграмму: «Надобность в поездке отпала, возвращайтесь в Москву».
Загадка была несложной. Судьбу пьесы, уверен, решила эта поездка! Не следовало ехать Булгакову на нашу маленькую Родину. Мой подозрительнейший друг этого не хотел. Не хотел, чтобы, знакомясь с молодостью Вождя, Булгаков и мхатовцы поговорили с нашими стариками партийцами. С теми редкими гордыми стариками, которых Коба не успел убить. Они, потерявшие друзей и родственников, могли поведать московским гостям старые темные слухи об «осведомителе Кобе».
Риббентроп, летевший на двух самолетах со множеством прислуги и сопровождавших лиц, явно хотел шумного – на весь мир – пышного прибытия в Москву.
Но мой друг, как всегда, сам детально разработал всю пьесу.
В первом акте Риббентропа должны были огорошить… неприятием!
Один из моих агентов находился среди риббентроповской свиты, и я отправился на аэродром поглядеть на встречу.
Самолет приземлился. Риббентроп появился на трапе. Как ему было интересно увидеть летное поле столицы заклятого врага! Сошел с трапа, пошарил глазами – заметил немецкое посольство в полном составе. Рядом – жалкая кучка встречавших русских. Наши представились: второй заместитель наркома иностранных дел, шеф протокола… И, кажется, все! Встречали оскорбительно, демонстративно убого.
Посол граф Шуленбург повез чертыхающегося министра к себе, в здание посольства, ибо Коба велел не предоставлять Риббентропу помещения. В посольстве и в квартирах немецких дипломатов кое-как разместили его огромную свиту.
Как сообщил мой информатор, после устроенного Шуленбургом импровизированного завтрака нацистский министр, невыспавшийся и злой, отправился на переговоры. Шуленбург сказал, что они будут проходить в кабинете Молотова. Риббентроп понял: Сталин переговоры игнорирует.
Помпезность его приезда стала выглядеть совсем смешно. Он в бешенстве доложил обо всем Гитлеру.
Но к изумлению Риббентропа его привезли… в Кремль! Именно здесь оказался кабинет Молотова. Риббентроп простодушно захотел перед заседанием осмотреть «легендарный Кремль» – погулять по «твердыне коммунизма». Но шеф протокола сухо извинился: это не предусмотрено программой. И когда Риббентроп окончательно убедился, что ничего, кроме унижений, приезд не сулит, его повели в кабинет Молотова.
Он вошел туда вместе с переводчиком и послом и… и наверняка оторопел: рядом с Молотовым сидел Коба!
В углу за отдельным столиком расположились секретари, и я вместе с ними.
Помню, обрадовавшийся Риббентроп тотчас начал подготовленную, выспреннюю речь: «Я хотел бы сказать о духе братства, который столетиями связывал русский и немецкий народы…»
Но Молотов (как было задумано Кобой) грубо оборвал его:
– Между нами не может быть никакого братства. Вы это знаете не хуже нас. Давайте лучше говорить о делах. Вы хотите нашего нейтралитета. Я вынужден вам сказать: не может быть никакого нейтралитета с нашей стороны, пока вы не перестанете строить агрессивные планы в отношении СССР. Мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас. Так было, во всяком случае, заявлено вашими лидерами не раз и не два!
Коба мрачно молчал. Пока. Он знал сообщения наших агентов: Гитлер велел Риббентропу не возвращаться без Пакта, и потому посланец готов к любым уступкам.
Только когда Риббентроп совсем сник, Коба заговорил.
К полному изумлению немца, теперь сам Сталин повел переговоры. И они завершились… за три часа. (Если учесть, что половина времени уходила на перевод, можно представить, как стремительно и легко они прошли.)
Результаты хорошо известны. В составленном нами проекте Пакта обе стороны обязались «воздерживаться от всякого насилия, агрессивного действия и нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами». Если одна из договаривающихся сторон окажется объектом «насилия или нападения со стороны третьей державы, другая сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу». В случае возникновения споров или конфликтов между договаривающимися сторонами они «должны разрешаться исключительно мирным путем».
Во время крайне быстрого обсуждения (Риббентроп спешил соглашаться со всеми статьями) Молотов и Коба успешно играли роли, придуманные режиссером Кобой. Молотов – угрюм, недоверчив, часто переспрашивал или обрывал собеседника. Коба – добродушен, само кавказское гостеприимство. Риббентроп был очарован Кобой и счастлив: договор одобрен и будет подписан!
Но вдруг Коба с усмешкой спросил:
– А как же теперь будет обстоять дело с антикоминтерновским пактом? Что скажут его участники – Япония, Италия?
Риббентроп, смеясь, ответил шуткой:
– Ну что же, Советский Союз присоединится к антикоминтерновскому пакту, и все вопросы отойдут сами собой.
Коба весело прыснул в усы, сказал тихо:
– Нашелся, мерзавец!
(Шутку эту Риббентропу предусмотрительно приготовил Геббельс и одобрил Гитлер – так сообщил Старшина.)
Риббентроп, как бы невзначай, попросил внести еще один пункт. Как он пояснил, «не такой важный» – о том, что договор вступает в силу с момента его подписания (а не после ратификации парламентами, как предлагалось нами).
– Ну почему «не такой важный»? – возразил Коба. – Это очень важный для вас пункт, – и вдруг уточнил: – Значит, через неделю?
Риббентроп в недоумении уставился на него.
– Через неделю вы должны напасть на Польшу?
– Я восхищен осведомленностью господина Сталина.
Здесь настала очередь Риббентропа удивлять Кобу:
– И поэтому я хочу передать вам личное письмо моего фюрера. Письмо строго конфиденциальное, и я прошу, чтобы все, кроме господина Сталина, господина Молотова и вашего переводчика, покинули кабинет.
Коба велел секретарям и переводчику выйти. Вместе с ними вышел и немецкий переводчик. Переводить Коба велел мне.
Риббентроп торжественно вынул сложенный вчетверо лист бумаги и передал мне.
Я развернул, пробежал глазами. Думаю, на лице моем было изумление. Я начал читать: «Дополнительный секретный Протокол. По случаю подписания Пакта о ненападении между Германским Рейхом и СССР уполномоченные представители обеих стран, подписавшие документ в ходе строго конфиденциального обмена мнениями, обсудили вопрос о разграничении сфер интересов обеих сторон в Восточной Европе…»
Я читал медленно, поглядывая на слушающих. На лице Молотова вместо дежурной непроницаемой маски был попросту… испуг.
