А интересовало меня отношение Жоржа к Берии как руководителю советского атомного проекта. Но в то время ещё не был известен документ об отчёте Жоржа по командировке, обнаруженный Майей Коваль только через три месяца после этого нашего разговора с Геннадием. И я не мог акцентировать внимание именно на отношении Жоржа к Берии. Однако, и из второго ответа Геннадия видно, что никаких
личных эмоций Жорж по отношению к нему не выказывал, в отличие от тёти Милы, которая, как и все мы после «хрущёвской оттепели», ужасы репрессий связывала с именем Берии. Редчайший случай – и массированная советская пропаганда, и самиздат, и гениальный фильм-притча Т. Абуладзе «Покаяние» [245] с великолепным образом Варлама Аравидзе, вобравшим худшие черты Берии и блестяще сыгранным Автандилом Махарадзе – всё слилось в едином порыве обличения «кровавого палача Берии».
А вот Жорж, судя по рассказанному Геннадием, трезво различал «личности» и «Систему». И «отрицательно, негативно и даже со злобой» относился именно к «Системе», оставляя за скобками своё отношение к действовавшим в ней личностям. И, думаю, спектр его оценок этих личностей был гораздо шире, чем узкий сегмент негативных эмоций>.
Ю. Л. Я вот сейчас думаю, что он был потрясающим человеком, в том смысле, что смог пройти по жизни, сохранив равновесие, ни в одну, ни в другую сторону не упадая…
Г. К. И не измазаться, не запачкаться…
Ю. Л. Ни с той, ни с другой стороны… И это при том, как крутила им судьба.
Г. К. Причём от него совершенно не исходило стремление возносить и почитать всё американское и ненавидеть всё наше. Он вполне реально оценивал все эти вещи, и, надо сказать, мы с Верой очень многое в этом плане у него почерпнули и усвоили – не всё идеально устроено у них там, а у нас идеального ещё меньше.
Ю. Л. А всё же – американцем он себя ощущал?
Г. К. Ну, иногда от него звучало, что там многое изменилось и он не представляет себе сегодняшнего тамошнего, а больше представляет конкретику нашу, и он смотрит глазами детства и юношества, а там было не всё гладко для них. Например, он рассказывал, что он был свидетелем и того, как толпа чуть было не линчевала негров, и евреев были погромы и притеснения…
Ю. Л. Но, всё-таки…
Г. К. Ты имеешь в виду, как он относился к своей «бывшей родине»?
Ю. Л. Да…
Г. К. Ну, никаких сожалений я никогда от него не слышал и ностальгических настроений не припоминаю…
Ю. Л. Кстати, это не совсем показательно, потому что он умел держать в себе свои чувства.
Г. К. Конечно, сразу скажу, сам дядя Жорж со мной никаких продолжительных изложений и повествований о жизни там, а, тем более, о каких-то нелегальных делах, не вёл. Это были, как правило, какие-то короткие вспышки. Вот идём мы с ним по переходу через Мичуринский, и тут едет «Фалкон» на фоне «Побед» и четыреста седьмых «Москвичей»… А у «Фалкона» боковые панели отделаны «под дерево». И Жорж восклицает: «Ух, какая машина! Я почти на такой же заруливал!». Я: «Где, когда?». А он: «Да так… Было дело…». Вот такие вот вспышки…
Ю. Л. Да, это вот и есть такие «проговорки»…
Г. К. По которым можно было судить о том, что он где-то был не в этом мире… А так он не особо… Про ядерную программу вообще ничего не рассказывал… Эта тема была табу… Он не поддавался… Мы в первый раз участвовали в «нахальном наезде» на дядю Жоржа – «Ну, расскажи!» – вместе с вами 23 февраля 2003 года. До этого мы даже не отваживались обратиться к нему напрямую – мол, хватит дурачиться, садись и рассказывай! ☺. А сам он эту тему никогда не поднимал. А почему-то, вот когда вы пришли он…У него какая-то бравада присутствовала… Я же смотрю на него и чувствую, как он со мной, и как с вами… Со мной он и доверительно, и откровенно, но не так… Со мной он и вспыльчивым бывал, и мог наорать на меня, когда я что-нибудь забивал не так… Хотя я в конце концов оказывался прав, потому что в практических делах – там, дачных, квартирных – у меня было больше опыта… А он вспыльчив бывал, мог «завестись с пол-оборота» и со мной, и с тётей Милой, мог поорать… А тётя Мила никогда не кричала, она тихой сапой… пилили, пилила ☺…
Ю. Л. А как он относился к своему здоровью? Ты же много лет с ним жил и видел это…
Г. К. Где-то в воспоминаниях, которые ты мне присылал, говорится, что он был очень осторожен и очень внимателен к своему здоровью. Я бы никогда не утверждал, что он делал из своего здоровья какой-то фетиш… Он как-то вольготнее и проще к себе относился…
Ю. Л. Да, такое мнение было высказано… Именно в связи с ним я тебя и спрашиваю.
Г. К. Я не совсем согласен с таким выводом. Он не был зациклен и заострён на самосохранении в те годы, когда полноценно жил… Нет, этого не было!.. Ну, он действительно принимал лекарства, когда они облегчали жизнь, т. е. давали эффект… У них с тётей Милой бывала ругань, когда он что-то перепутывал в их многочисленных с тётей Милой лекарствах, или чего-то не принимал… А тётя Мила всё отслеживала аккуратненько!
Ю. Л. Это значит, что «забота о здоровье» была у него, как и у многих людей, тактическим приёмом для оправдания… Такая своеобразная «крыша»… Например, в случае его ухода с кафедры якобы в связи с необходимостью ухода за тётей Милой…
Г. К. Подожди, напомни, когда это было?
Ю. Л. В 1985 году.
Г. К. Ну, конечно, нет! Тётя Мила, ну, прибаливала, но такого состояния, при котором она была бы не самодостаточна, у неё не было. Это случилось после смерти Дениса, лет через 10… Бывало, конечно, то голова кружится, то ещё что. Но она и по хозяйству дома и на даче всё делала… Кстати, на даче в буквальном смысле пахал и занимался грядками дядя Жорж. Тётя Мила, в основном, это кухня, немножко уборка, и чуть-чуть на клубнике – ну, там, почистить травку… А дядя Жорж копал, сажал, полол, урожай собирал! Он огородничал. Она – нет. У неё была, как бы сказать, в крови «старая московская закалка»… Не закалка, а склад такой – не была она огородницей. Но она
