Дмитрий Волкогонов - Ленин. Кн. 1

Ознакомительная версия.

Многие «революционные речи» Ленина сводятся к нехитрому утверждению, что царь (часто вождь большевиков называет его «Николаем Кровавым») и Керенский вкупе с меньшевиками и эсерами — главные виновники национальной трагедии. Лишь большевики способны выполнить мессианскую роль и спасти Россию.

Автор уже говорил, что Ленин никогда не стеснялся в выборе выражений, полосуя ими своих политических противников. Керенскому (как, впрочем, и Каутскому, и Бернштейну, и Плеханову, и Николаю II, и Милюкову, и многим, многим другим…) досталось особенно много сочных эпитетов вождя социалистической революции в России. Приведем лишь маленькую толику этой богатейшей ругательной мозаики. «Словесный республиканизм Керенского просто несерьезен, недостоин политика, является, объективно, политиканством»123. Керенский — «демократический краснобай», который говорит народу «громкие, но пустые слова»124.

Ленин ищет все новые и новые эпитеты: «Перед нами стояли мизерные, презренно жалкие (с точки зрения всемирного империализма) враги, какой-то идиот Романов, хвастунишка Керенский»125. Ленин поучает победившие массы, что «сбросить невежество и халатность гораздо труднее, нежели свергнуть идиота Романова или дурачка Керенского»126. Эпитеты и дуэт этих исторических деятелей весьма приглянулись лидеру большевиков. Героизм момента не труден, учит Ленин, особенно если речь идет о восстании «против изверга-идиота Романова или дурачка-хвастунишки Керенского»127. У вождя большевиков нет и тени сомнения в оправданности и позволительности этой бранной риторики. По отношению к своим политическим противникам Ленин следовал правилу, высказанному им еще в Париже в 1911 году: «Таких людей надо прижимать к стене и, если не подчиняются, втоптывать в грязь»128. Подобные выражения — обычный стиль ленинской полемики, когда крепость и бранность слов очень часто заменяли политические аргументы вождя.

На закате своих дней Керенский, читая лекции в Нью-Йоркском и Стэнфордском университетах и задумав написать «Историю России», решил прочитать Ленина. Аккуратно, том за томом приносил он из университетской библиотеки труды вождя. Страницу за страницей пробегали старческие глаза. Свою фамилию на страницах он находил очень часто. Ни разу человек, с которым он хотел искренне встретиться и поладить во имя революции, не сказал о нем ни одного доброго слова! Но умудренный годами, печальным опытом борьбы и изгнаний, Керенский не отвечает мертвому Ленину ядом обличений. И не только потому, что мстить истории бессмысленно, но и в силу осознания непреложного факта: проигравшие всегда оправдываются.

Александр Федорович понимал, что и сам оказался во многом легковесным и несостоятельным, но и ленинизм выразился в теории набором непререкаемых догм, а на практике нашел выражение в жестоком тоталитаризме. Однако многое из того, что Керенский говорил и писал по горячим следам растоптанного Февраля, сохранило свою значимость в понимании существа социальных бурь тех далеких теперь уже лет. У Керенского хватило исторического достоинства не опуститься до ленинского стиля политического спора. Неудачный политик понимал: история всех рассудит… Удайся Февраль 1917 года, и Россия была бы сегодня великим демократическим государством и ее не ждал бы развал, как советскую империю…

Добравшись из России до Парижа, где он оказался ненужным, Керенский писал, писал, писал. Статьи, воспоминания, заметки. В одной из статей, полемизируя с Лениным, неудачник скажет: «Большевизм — это социализм нищеты и голода… Но нет социализма вне демократии; социальное освобождение невозможно в государстве, где не уважаются личность человека и его права»129. Звучит современно и сегодня.

Демократизм Керенского ярко выразился и в отношении к монарху, отрекшемуся от трона. Бывший председатель Временного правительства пишет, что нельзя было превращать царя в мученика; этим самым была бы возрождена монархическая легенда. «Я сам, — писал Керенский, — 7 марта (20-го) в заседании Московского Совета, отвечая на яростные крики: „Смерть царю, казните царя“, отвечал: „Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя обязательство за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Я сам довезу его до Мурманска“»130.

Но, к сожалению, пишет Керенский, британские власти до окончания войны отказались принять царскую семью. Тогда Временное правительство вывезло Николая и его близких в самое тогда безопасное место в России — в Тобольск. Керенский считает, что если бы октябрьский переворот застал Романовых «в Царском, то царь бы погиб не менее ужасно, но почти на год раньше»131.

У Керенского было время осмыслить тот период, когда он, тридцатишестилетний, стал главой Временного правительства и Верховным Главнокомандующим Российского государства. «Заложник демократии» оказался между жерновами угрозы генеральской диктатуры и большевистского якобинства. И там, и там в качестве средства наведения «государственного» или «революционного» порядка был террор. Несколько месяцев Керенскому удавалось балансировать между жерновами, но большевикам помог… Корнилов.

Керенский знал о намерениях генералитета «навести в России порядок», даже в известном смысле приветствовал бы это, но при условии высшего контроля со стороны Временного правительства. Но это не устраивало генералитет. И Керенский по-прежнему маневрировал, балансировал…

Но когда 27 августа ему на стол положили телеграфную ленту, он понял: Корнилов, «спасая Россию», будет делать это без Временного правительства и его, главы этого органа.

«Объявление Верховного Главнокомандующего!

Русские люди!

Великая родина наша умирает.

Близок час кончины.

Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба…

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, молите Господа Бога об объявлении величайшего чуда, спасения Родной Земли. Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ — путем победы над врагами — до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни…»132

Ознакомительная версия.