«Первые четыре часа полета салон, в котором летят журналисты и сопровождающие Чубайса люди, погружен в сон. Я оглядываюсь назад — закинутые головы, полуоткрытые рты, ощущение провала. В иллюминаторах черно… Но через некоторое время все вдруг меняется, как будто кто-то где-то включил рубильник. По проходу между креслами начинается циркуляция людей с папочками и бумагами. Они без извинений будят друг друга и тут же обсуждают какие-то пункты и строки.
Мужчины в белых рубашках при галстуках появляются из двери переднего салона, исчезают снова. Салон превращается в офис… Чубайс летит в переднем салоне, никто из нас по-прежнему еще ни разу не видел его, но его присутствие чувствуется — как присутствие невидимого магнита, организующего вокруг себя силовые линии…
Все люди вокруг Чубайса, все члены его команды как бы связаны с ним отношениями, в которые постороннему не проникнуть. В их улыбках и жестах, в том, с каким видом они исчезают в переднем салоне, чувствуется какое-то таинственное посвящение — понимаешь, что все они принадлежат к одному клану или ордену. Они знают, что можно спрашивать и как нужно вести себя при этом королевском дворе, а ты — нет.
Ожидание разряжается около часов утра, когда — вдруг — Анатолий Чубайс бесшумной походкой, с отрешенным лицом проходит по нашему салону в хвост самолета.
Это высокий и статный человек скорее блондин, чем рыжий. В жизни он выглядит крупнее и значительнее, чем на экране ТВ…
Он сидит в последнем хвостовом кресле, перед ним ноутбук с мягко светящимся экраном, и он с сосредоточенным лицом читает. Я прохожу мимо и оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что у него на дисплее. Ничего особенного: строчки писем. Он работает с почтой.
Самолет приземляется в пять утра в аэропорту Благовещенска. Ночь. Горстка встречающих у трапа. В свете прожекторов прямо на посадочной полосе выстроился ряд мощных японских джипов и белых «Волг». В ярком свете прожекторов, в порывах ночного ветра есть что-то тревожное, почти военное…
В Чубайсе, каким я его видел, действительно есть что-то от властного демона, одержимого собственной волей. Несколько раз — в гостинице вечером, в самолете, на пресс-конференциях — я делал эксперимент: подходил к нему и встречался с ним взглядом. Я его видел, а он меня нет. Взгляд у него холодный и невидящий. Чубайс смотрит сквозь человека, мимо него.
Его не меняющее выражения, застывшее, одутловатое лицо — маска власти. Это не лицо менеджера, который реагирует на жизнь и связан с ней сотнями нитей, — это лицо имперского наместника, князя, владетельной персоны, пребывающего над жизнью, вне ее…
Мне и в голову не могло прийти заговорить с ним. Он — выражением лица, усилием воли, излучением психики — создает вокруг себя невидимое, но физически ощутимое поле отталкивания, ледяное поле отчуждения…
Впрочем, кое-что можно увидеть и понять. Я подхожу совсем близко и смотрю ему в лицо. Это красное лицо человека, страдающего от температуры или повышенного давления. У него мешки под глазами. Но весь облик его — высокий рост, прямая спина, черная кожаная куртка, холодное властное выражение лица — как бы отталкивает и отвергает саму мысль о его возможной слабости…
Несмотря на плохое самочувствие, он не отменяет совещаний и встреч, гонит себя вперед с безжалостностью человека, умеющего не обращать внимания на собственное самочувствие и настроение…
Чубайс, похоже, никого не предупреждает о своих решениях и никого никогда не ждет. Он просто движется в страшном темпе, без остановок, не обращая внимания на ночь, погоду, самочувствие, физические возможности людей, — движется к каким-то своим, только ему понятным целям…»
Портрет, конечно, получился прямо-таки демонический и, видимо, не совсем справедливый. Главное все-таки состоит в том, что Чубайс — человек дела и блестящий менеджер. И очень смелый человек. Но главный недостаток Чубайса, как это всегда бывает в жизни, есть продолжение его достоинств. Он — технарь, у него механистический подход. Он выстраивает жесткие схемы, не учитывая таких привходящих факторов, как настроения и надежды людей…
У Лебедя не сложились отношения ни с главой правительства Черномырдиным, ни с руководителем президентской администрации Чубайсом. Черномырдина Лебедь не очень уважал, а вот Чубайс оказался для него крепким орешком.
Лебедя президент не принимал, ему предлагалось обращаться к президенту в письменном виде. Александр Иванович возмутился тем, что стал получать поручения президента с факсимильной подписью Ельцина. Лебедь решил, что Ельцину эти документы даже не показывали, потому что тот не способен их подписать. Однажды Лебедь без приглашения приехал на президентскую дачу в Горки, чтобы добиться встречи с президентом. Охрана его не пустила.
Конечно, Лебедь нарушил все мыслимые и немыслимые правила. Но то, что его не пустили, что никто к нему не вышел, тоже было делом из ряда вон выходящим. А войти ему не разрешили по той причине, что никому, кроме самых близких людей, видеть больного Ельцина не следовало.
4 октября Лебедя наконец принял Ельцин и уделил ему двадцать восемь минут. Это было до операции. Борис Николаевич выглядел ужасно. Лебедь, видимо, решил, что Ельцину недолго осталось руководить страной. С этой минуты он исходил из того, что надо готовиться взять управление государством на себя. Лебедь говорил журналистам:
— Надо просто менять систему. Надо менять людей. Надо менять исполнителей. Вот я к этому готовлюсь — менять систему и менять исполнителей.
— А когда же вы предполагаете стать президентом? — спросили тогда Лебедя.
— Это как карта ляжет, — ответил он.
Лебедь и не подозревал, что в окружении Ельцина уже давно решили его убрать. В один из последних октябрьских дней 1996 года, уже после увольнения Лебедя, я беседовал в Кремле с человеком, занимавшим тогда один из высших постов. К сожалению, я и по сей день связан обязательством не называть его имя. Но он раскрыл мне весь механизм интриги вокруг Лебедя:
— Лебедь сделал ставку на досрочный приход к власти. Он видел Ельцина в худшие дни перед инаугурацией, когда самочувствие президента было на крайне низкой точке. Потом долгое время президент его не принимал, а окружение Лебедя сообщало ему, что президент уже на смертном одре, — все бумаги на самом деле подписывает Чубайс. И Лебедь решил, что дорога вот-вот ему откроется…
В окружении Ельцина считали, что Лебедь сознательно шел на обострение, чтобы иметь повод в решительный момент выйти на площадь, присоединиться к бунтующему народу и повести его на Кремль. Сотрудники администрации уверяли, что им было известно о контактах Лебедя с силовыми структурами — с десантниками, со спецназом, с военной разведкой. Эти люди выражали ему поддержку и были готовы за ним пойти.
