- Позади остается след, похожий на широкую черную ленту, - отмечал Самойлович.
Вдруг вахтенный штурман Брейнкопф крикнул:
- Человек, человек! Я вижу его! - И он указал на серую точку на горизонте.
Точка эта становилась все более отчетливой по мере приближения "Красина", и наконец сомнения отпали: вдали виднелась фигура человека, размахивающего руками.
"Это был, - пишет Джудиччи, - высокий человек с почти черным лицом, обожженным солнцем, с всклокоченной бородой и длинными спутанными волосами; вид его был воплощением крайнего бедствия". Джудиччи увидел, что человек приветственно машет рукой. Теперь сомнений не было: он итальянец. Другой, лежавший на снегу, делал тщетные усилия, чтобы приподняться и сесть. Третьего человека, которого якобы видел Чухновский, нигде не было. Возможно, что лохмотья, из которых были сложены на льду слова "Help, food. Mariano, Zappi" [122], он принял за лежащего на льду человека.
Так ранним утром 12 июля чудом были спасены Мариано и Цаппи. Они находились на 80°30' с. ш. и 26°7' в. д.
Самойлович сообщил Нобиле:
"Команданте Цаппи и команданте Мариано на борту "Красина". Мальмгрен умер месяц назад. Идем к группе Вильери. Просьба сообщить их место".
4.5. Спасение Соры и Ван-Донгена
Двенадцатого июля, в 8 часов утра, ледокол продолжил плавание. Около 11 часов на подходе к острову Фойн вахтенный офицер обнаружил двух человек [123], подававших руками знаки: это были Сора и Ван-Донген.
Самойлович и Орас решили пока не делать остановку, чтобы взять их на борт. Эти двое стояли на твердой земле, в то время как люди из красной палатки были на дрейфующей льдине. Поэтому Сору и Ван-Донгена решили забрать на обратном пути. А пока на шведскую базу в бухте Мэрчисона сообщили о том, что на острове Фойн видели двух человек. Но "Красину" не пришлось их спасать. Вечером 12 июля погода на шведской базе была превосходная, и Торнберг направил в полет два самолета "Ганза", один из которых пилотировал он сам, и самолет "Турку", пилотируемый финским летчиком Лиром.
Шведские летчики, знавшие о том, что с "Красина" видели Сору и Ван-Донгена на берегу острова Фойн, несколько раз облетели остров, пока наконец не обнаружили в северо-восточной его части двух человек. Самолеты приводнились в узком заливчике, свободном ото льда. Ван-Донген, который знал шведский язык, поднялся на борт одного из самолетов "Ганза", а из финского "Турку" вышел летчик-наблюдатель Сарко, говоривший по-итальянски, и направился навстречу Соре, чтобы сообщить ему о судьбе потерпевших бедствие на "Италии": Мариано и Цаппи спасены, люди из красной палатки тоже.
- А те, что остались на дирижабле?
- О них ничего не известно, - ответил Сарко.
Тогда Сора сказал:
- Дайте мне пару альпийских стрелков и продовольствие Я останусь здесь и буду искать их.
Благородный порыв. Но как он определяет характер этого человека! За достойное дело он всегда готов рисковать и собственной жизнью, и жизнью своих людей; но их безграничная вера в него делала его слишком самонадеянным.
Он не принимал в расчет, что три человека, даже прекрасно подготовленные для горных переходов, не добьются успеха, если они шагают, пробираясь среди нагромождения дрейфующих паковых льдов. В таких условиях даже при благоприятной погоде для поисков потребовались бы по крайней мере один ледокол и два или три самолета.
Печально сознавать, что не удалось спасти Неро и Исаака, двух самых выносливых собак. Не было времени сходить за ними. Они так и остались около саней, к которым были привязаны, чтобы не убежали; их ожидала жестокая участь - стать пищей для своих хозяев, не приди вовремя спасатели...
4.6. "Красин" у красной палатки
Двенадцатого июля, как только на борту "Читта ди Милано" стало известно, что "Красин" приближается к красной палатке, я, обеспокоенный состоянием радиосвязи, вызвал к себе старшего радиста и объяснил ему, что необходимо поддерживать постоянную связь и с палаткой, и с "Красиным". Ведь "Читта ди Милано" должен выступать в качестве посредника, передавая полученную информацию от одного к другому.
Старший радист ответил, что это невозможно, так как ему приказано передать в Рим несколько длинных радиограмм. Чтобы решить этот вопрос, я пригласил к себе в каюту Романью, и он согласился, что в данный момент для радиослужбы нет ничего более важного и срочного, чем наладить нужную связь.
В самом деле, ведь "Красин" мог пройти мимо того места, где находилась палатка, не заметив ее, и было бы непростительно тотчас же не сообщить об этом Самойловичу, особенно если ледокол двигался в тумане. Поэтому мы решили выходить на связь с палаткой каждый час, и я известил об этом моих товарищей, находящихся там.
Дальнейшие события полностью подтвердили правильность принятых мною мер. В 16 часов 55 минут палатка радировала: "Видим "Красина" а десяти километрах юго-западнее от нас".
Произошло то, что я и предвидел: ледокол прошел мимо красной палатки, не заметив ее.
Мы сообщили об этом на "Красин", и ледокол скорректировал свой курс. В 20 часов советские моряки с радостью и ликованием увидели большой столб дыма, поднимавшийся над обширной ледяной площадкой, где приземлился Лундборг и где теперь находилась красная палатка.
Через полчаса "Красин" остановился в ста метрах от нее. Несколько человек спустились на льдину. Это было поле почти прямоугольной формы длиной 350 и шириной 120 метров, покрытое рыхлым, подтаявшим снегом. Он был исхожен во всех направлениях; тут и там виднелись разноцветные флажки сигналы для летчиков. В нескольких шагах от палатки находилась большая резиновая лодка, а подальше, метрах в сорока, торчал скелет капотировавшего шведского самолета с задранными вверх хвостом и лыжами. Из его деревянных крыльев в палатке сделали настил, чтобы удобнее было спать.
В 20 часов 45 минут Вильери, Бегоунек, Трояни, Чечони и Бьяджи поднялись на борт ледокола. Бьяджи поднялся последним - он передавал радиограмму, составленную Вильери, в которой среди прочего содержался "привет дорогому генерала Нобиле".
Едва ступив на борт "Красина", Вильери снова телеграфировал мне: "Шлю преданный и почтительный поклон". А Трояни выразил свои чувства так: "Приношу Вам благодарность, шлю горячий привет и заверяю в моей безграничной преданности".
Так выразили свое отношение ко мне люди из красной палатки в момент своего спасения. Они знали, что, покинув льдину и находясь на борту шведского "Фоккера", я не думал о собственном благополучии, а стремился выполнить свой долг по отношению к ним и к двум другим группам, затерянным во льдах.
Трояни по возвращении на родину в порыве благодарности за все, что я сделал для их спасения, находясь на борту "Читта ди Милано", заявил, что, "если бы генерал не улетел первым на самолете Лундборга, он и его товарищи все еще оставались бы в палатке". Еще более определенное мнение о моей эвакуации со льдины высказал он тридцать шесть лет спустя в своей книге воспоминаний, где пишет, повторяя снова и снова: "Это явная ложь - говорить или подозревать, что он первым покинул льдину для того, чтобы спасти собственную шкуру".
