Воздушные налеты становились систематическими. Академия наук начала готовиться к эвакуации некоторых институтов и организовала выезд старейших академиков в Казахстан, в санатории местечка Боровое, где имелись лечебные учреждения.
Предложение присоединиться с семьей к академическому поезду Сергей Алексеевич отверг. Он считал своим прямым долгом и обязанностью, как начальник Московской аэродинамической лаборатории, оставаться с ЦАГИ в Москве.
Накануне отправления академического поезда Всесоюзное общество культурной связи с заграницей организовало радиомитинг. Было оглашено обращение группы действительных членов Академии наук, возглавленное Героем Социалистического Труда С. А. Чаплыгиным.
В этом коллективном заявлении говорилось:
«Советская интеллигенция несет сегодня большевистской партии и Советскому правительству свои пламенные патриотические чувства, свою беззаветную готовность отдать все силы, знания, а если понадобится — и жизнь на защиту Отечества».
Провожая товарищей по академическим креслам, Сергей Алексеевич спросил Вернадского, что намерен он делать в Боровом.
— Я решил ехать и заниматься проблемами биогеохимии, и хроникой своей жизни, и историей своих идей и действий — материал для автобиографии, которую, конечно, написать не смогу! — печально улыбаясь, отвечал он.
Воздушные налеты на Москву продолжались. В один из таких ночных налетов мощная авиабомба упала в Машковом переулке и, разрушив половину здания рядом с домом, где жили Чаплыгины, потрясла стены кабинета Сергея Алексеевича.
Утром, узнав о случившемся, позвонил нарком Алексей Иванович Шахурин:
— Сами видите теперь, Сергей Алексеевич, оставаться в Москве вам больше нельзя!
— Почему же?
Шахурин для убедительности повысил тон:
— Потому, Сергей Алексеевич, что с государственной точки зрения неразумно рисковать если не вашей жизнью, то по крайней мере работоспособностью. Вы входите в золотой фонд нашей науки, и государство обязано не просто охранять вас, а создавать и условия для работы…
— Пожалуйста, со всем ЦАРИ, с моей лабораторией поеду куда хотите, когда угодно!
— ЦАГИ пока остается в Москве, — решительно возразил нарком. — Вам мы предложим просто уехать из Москвы на время, пока не выяснится обстановка и будут продолжаться налеты…
— Поеду только вместе со всеми! — повторил упрямый старик.
Вечером нарком позвонил снова и предложил в порядке приказа срочно отправиться в дом отдыха наркомата в Наволоках, близ Кинешмы, на Волге, в нескольких часах от Москвы.
— Связь через Наволоки с Москвой, с ЦАГИ, обеспечена! — добавил он.
Сергей Алексеевич попросил разрешения подумать денек и, подумавши, согласился.
Накануне войны, перед самым ее началом было полностью закончено грандиозное строительство нового комплекса ЦАГИ; в лабораториях его испытывались и продувались натуральные самолеты, и многие работы, прежде всего по скоростным самолетам, велись в ЦАГИ. В руководимой Чаплыгиным московской, его имени, аэродинамической лаборатории велись обычные работы теоретического характера, шла продувка моделей, изготовлялись вентиляторы для бомбоубежищ, и, в сущности, говоря, Сергей Алексеевич мог спокойно покинуть Москву в ожидании дальнейших событий.
— Но надо знать характер Сергея Алексеевича, — тепло и светло улыбаясь, говорят его сотрудники, вспоминая те дни. — Из своего дома отдыха он звонил ежедневно, требуя полнейшей информации обо всем, что делается в лаборатории, в ЦАГИ, в Москве. Все это страстно, нетерпеливо, со всеми подробностями. Несколько раз ездил в Кинешму с докладами… Наволоки не дали телефона — и вот уже телеграмма: примите все меры предоставления мне разговора с Москвой ежедневно. Выясните, почему не дают Наволоки телефонной связи. Отвечайте скорей!
Наволоком в северных русских губерниях называется наносный, выходящий мысом в реку низменный или, наоборот, крутой берег. Нарушая береговое однообразие, он часто придает особую живописность местности, наволоком и называемую.
Живописную прелесть верховьев Волги вблизи Кинешмы легко представить по известным картинам Левитана, писанным в Плесе, недалеко от Кинешмы. В Третьяковской галерее они живут под именами: «Золотой Плес», «После дождя». С давних пор Сергей Алексеевич, оказываясь на отдыхе, предпочитал сидеть за шахматным столиком.
— Трудно представить себе Сергея Алексеевича, без шахмат, — сказал Владимир Михайлович Родионов, давний друг Чаплыгина, вспоминая эту особенность друга. — Но это увлечение шахматами — увлечение вынужденное, страсть по нужде. Когда врачи запретили ему ходьбу на отдыхе, он стал играть в шахматы, чтобы не сидеть без дела, без умственного занятия хотя бы и на отдыхе.
Действительно, в молодости Сергей Алексеевич всему на свете предпочитал прогулки в окрестностях, где бы пи жил. Он ходил подолгу и помногу, не уставая, вероятно, потому, что деятельность ума его в эти часы отличалась особенной интенсивностью.
Раз после какой-то прогулки в Кисловодске Ольга Сергеевна, добравшись до дому, воскликнула:
— Ах, как я устала!
Сергей Алексеевич насмешливо заметил:
— Я в тридцать лет не уставал!
Сергей Алексеевич играл в шахматы, как жил и действовал везде, страстно, нетерпеливо. Медлительность партнера сердила его:
— Что тут думать? Ведь все ясно, все на виду! Ходите же!
Разумеется, партнер, подгоняемый нетерпеливым игроком, не становился сообразительнее, и Сергей Алексеевич садился за столик только с избранными любителями шахматной игры. Подходящего партнера в доме отдыха не нашлось, и Сергей Алексеевич тем нетерпеливее ждал сообщений из Москвы или чьего-нибудь приезда с докладом.
Жизнь в Москве быстро переходила на военное положение. Вечерами город погружался в темноту. Окна домов, перечеркнутые белыми полосками бумаги, затягивались плотными занавесями. На подходах к столице складывались мешки с песком для баррикад в случае прорыва. Сооружались «ежи» для встречи вражеских танков. Эвакуация опустошала город.
В начале октября решено было эвакуировать ЦАГИ.
Шахурин организовал переезд Чаплыгина с семьей в Казань, чтобы там присоединиться к основному коллективу института.
Враг подступал к Москве, и надо было спешить, но у всех оказывались неотложные дела. Ольга Сергеевна раздумывала: ехать ли с отцом или оставаться с театром.
Из наркомата предупреждали: «Навигация заканчивается 20 октября, суда становятся на зимовку, пароходы уже идут только вниз…»
То были самые тревожные дни Москвы. В сводке Совинформбюро за 11 октября говорилось о напряженных боях на Вяземском и Брянском направлениях. 13 октября было сообщено, что Вязьма нами оставлена после многих дней тяжелых боев.
