Как известно, литературно-художественный процесс развивается по своим законам. Попытки втиснуть его в рамки тех или иных политико-экономических условий или объяснять его движением неких социально-классовых явлений — дело неплодотворное. Создание выдающихся творений мировой культуры, взлеты человеческого гения происходили и происходят не по политической указке, не по воле властителей, и можно говорить лишь о некой взаимосвязанности общественных и литературно-художественных процессов, определяемых нравственным состоянием общества, масштабом назревающих государственно-политических проблем. Именно вопреки, а не благодаря николаевской политике состоялись Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Тургенев…
Как бы ни противилась власть, процесс демократизации знания вызывал приток новых интеллектуальных сил, размывал некогда монопольное положение дворянской культуры. Несмотря на ограничения, действовавшие в николаевское время, и тогда уже было трудно препятствовать притоку нового, жаждущего знаний и открытий пополнения из разночинной среды. С началом реформ 1860-х годов эти ранее дремавшие силы вышли наружу.
Какими бы ни были исторические условия николаевской эпохи, ее особая ценность в глазах потомков заключается именно в произведениях представителей прогрессивной русской мысли, в явной, а чаще в завуалированной форме отвергавших незыблемость абсолютизма и его социально-экономического фундамента. Благодаря усилиям творческой воли и таланту литераторов и публицистов продолжались мучительные поиски ответов на духовные запросы российской жизни. Именно они, гонимые и преследуемые, внедрили в сознание мыслящих людей представление об ином предназначении России, возможности иного исторического пути для нее. Казалось бы, отвлеченные литературно-философские раздумья становились единственно возможным средством выражения наболевших проблем, поддержания в обществе протеста, подавляемого властью. Это было невероятно трудно, и требовалось огромное мастерство, чтобы продраться сквозь цензурные препоны, донести до читателей скрытый смысл своих творений. Особенно удавалось это В. Г. Белинскому, в статьях которого, как отмечал современник, «удивляет та ловкость, с какой он умел к рассматриваемому им литературному произведению приплетать жгучие вопросы времени так, что не давал цензуре повода изловить его»[110].
К началу царствования Александра II политическая публицистика России прошла сквозь горнило предшествующих царствований, выдержала суровые испытания, наиболее жестким из которых была николаевская реакция. Публицистами были, каждый по-своему, Пушкин и Гоголь, Чаадаев и Белинский, Герцен и Огарев, Станкевич и братья Аксаковы, Грановский и Тургенев, Некрасов и Достоевский… Вероятно, неправильно ставить эти имена в один ряд — все они принадлежат очень разным и по-разному талантливым людям. Разные у них и судьбы. Не всем довелось пережить николаевские времена, перейдя из одной эпохи в другую.
Стремление покончить с прошлым, прийти к новым ценностям через нравственное очищение и покаяние в прежних грехах — пожалуй, один из главных мотивов литературы и публицистики нового времени. «Морской сборник», патронировавшийся братом императора великим князем Константином Николаевичем, — одно из первых изданий, где открыто, в публицистической форме прозвучал протест против лжи и фальши, «на которой держится вся российская цивилизация. Она только по имени христианская, а по своим проявлениям истинно языческая»[111].
Единственно возможной и верной линией поведения для нового монарха было самому инициировать трудный процесс покаяния и примирения. Общество, долгое время пребывавшее в состоянии застоя, нуждалось в том, чтобы открыто высказаться о недавнем прошлом. Александр II с момента вступления на трон приложил немало усилий к тому, чтобы привлечь на свою сторону либерально настроенных публицистов, общественных деятелей, представителей науки, искусства и литературы, сделать их союзниками своей политики. Привлекательными были цели, которые ставило перед собой новое царствование. Были предприняты невиданные ранее шаги в сторону либерально-реформаторских преобразований. Проявлялась решимость дать отечественной литературе более широкий простор, допустив ее в законных пределах к обсуждению общественных и государственных вопросов и самих мероприятий правительства. Перемены в сфере внутренней и внешней политики, ослабление цензурного гнета, «расширение свободы мысли и слова» с энтузиазмом восприняли широкие общественные круги. Научную и художественную интеллигенцию охватило редкостное единодушие — появилась возможность открыто обращаться к власти. Характерным явлением того времени стали многочисленные собрания и встречи в Петербурге, Москве, в провинции, на которых, обычно за обедом, иногда с участием императора или членов императорской семьи, происходило чтение адресов, произносились патетические речи.
Так, на обеде в Москве, устроенном в честь приезда Александра II для деятелей «мысли и слова, ученых, писателей и художников» 3 сентября 1856 года, прозвучали слова Н. Ф. Павлова: «С Петра Великого вы не назовете никакой эпохи в нашей истории, где так много было сделано в такое немногое время. Конечно, это не оглушительно громкий, не победный клик на развалинах чужого жилища; это подвиги, более согласные с требованиями века; у них более прав на благословение народа, в них более человеческого, христианского назначения. Благоговейные помыслы о предержащей власти, сохранившей и возвеличившей Россию, есть святой долг, налагаемый и оправдываемый самым пытливым разумом; но счастливо время, в которое долг сливается с желанием сердца; но радостна жизнь, если не разберешь — что велит долг и что внушает любовь? Скажите, разобрались ли вы, чем недавно, чувством долга или чувством любви, билось ваше сердце, когда глаза ваши, застилаемые докучною слезой, останавливались невольно на трех незабвенных словах: отменить, простить, возвратить! Кто открывает нам широкий путь к просвещению; кто повелел растворить двери университетов; кто снял преграду к сближению народов, к обмену разных образованностей; кто не забыл в пустынях Сибири ни согрешивших отцов, ни безгрешных детей; кто, в просвещенной благости, вспомнил всех и все не от избытка даров милосердия, какими располагает его могущество, а от той нежной заботливости, от того всепонимающего чувства христианской любви, которое останется на страницах истории»[112].
Это было особое время — время торжества и радости, общественного воздаяния тем, кто своим творчеством, своей публицистической деятельностью пробивался сквозь паутину николаевской реакции, кто убежденно боролся с «всероссийским застоем», готовил то, что и тогда некоторыми именовалось «перестройкой». Эти понятия не вошли в правительственные программы реформ, но весьма часто употреблялись в публичных дискуссиях середины XIX века.
