«Пока что лишь Ваше личное мнение и мнение сеньора Матью, а вовсе не мнение народа требует от меня, чтобы я бросил знамя конституции и возложил ответственность за судьбу страны не на мексиканский народ, почти три года проливавший кровь за конституцию, и даже не на реакционеров, которые все же мексиканцы, а на иностранцев, очевидно, в награду за то, что они помогали мятежникам Такубайи со дня рокового предательства дона Игнасио Комонфорта, который ради удовольствия увидеть революцию, оборванную компромиссом, принес в жертву конституцию.
Если бы война преследовала личную цель, если бы все дело было в том, остаюсь я у власти или нет, тогда простая порядочность и человеческое достоинство потребовали бы от меня оставить свой пост. Но дело обстоит не так. Если бы я покинул свой пост, нарушив таким образом законность, поддерживаемую не только городом Веракрус, но большинством населения республики, я бы опустился до уровня мятежников, бросил свою страну на произвол анархии — и чем бы я тогда отличался от дона Мигеля Мирамона?
Не личные интересы удерживают меня у власти, которая не дает сейчас никаких выгод. Я остаюсь на своем посту во имя долга и с благородной целью снискать мир моей стране. Он бывает прочным и долгим, когда изменяет конституцию, назначает и убирает президентов воля большинства, выраженная через закон, а не воля наглого меньшинства, как это было в 1857 году в Такубайе.
Я считаю излишним переубеждать Вас. Я никоим образом не одобряю Ваш план национального примирения, напротив, выполняя свой долг, я использую все законные средства, чтобы противодействовать ему.
Надеюсь, Вы в добром здравии.
Остаюсь Вашим другом, который целует Ваши руки».
Обращение генерала Дегольядо к народу«С высоты нравственного эшафота, воздвигнутого общественным мнением для свершения казни, человек оглядывается назад и видит безупречную жизнь, посвященную святому делу, когда он забывал о семье, покое, благосостоянии, самоуважении, обо всем, чего жаждут люди, и вдруг по превратности судьбы он оказывается причисленным к негодяям.
Эта мука страшнее мученичества. Там великодушная рука славы приносит некоторое облегчение.
После поражений я вознесся как предвестник победы, мой голос зазвучал как клич патриотизма, как призыв к борьбе. Я все отдал моей стране, я сохранил лишь доброе имя, чтобы передать его моим детям, нескольких из которых я оставил без образования. Однако необходимость постучалась у моих дверей и потребовала во имя нашего дела — отдай свою честь на позор и поругание! И после ужасных мучений я убил свое доброе имя, я уничтожил свое будущее, я назвал себя преступником.
Среди мук я вопрошал себя в глубине души: а как быть с именем и честью нации? И холодный рассудок отвечал и отвечает мне, что имя нации страдает неизмеримо больше от продолжения войны, что, продолжая войну, мы рискуем независимостью — рискуем всем!
Я вообразил себе образ действий Мирамона и Маркеса, и воображение показало мне, как эти слуги дьявола делают господне богатство своей сокровищницей, а духовенство служит им щедрым банкиром. А нам остается лишь воззвать к народу: вскрой свои вены и отдай нам остаток крови!..
Вот почему я поступил так, а не иначе!
Я не пытался избежать моей судьбы. Я смирился с тем, что мою преданность нашему делу называют фанатизмом, а мои неудачи — преступлением, и не дают теперь даже умереть на поле битвы».
Из циркуляра президента Хуареса губернаторам штатов (26 октября 1860 года)«…Правительству, которое должно показывать высочайший пример нравственности, которое должно следовать законам и следить за их соблюдением, не остается иного пути, как предавать правосудию тех, кто совершает преступления, — кто бы это ни был.
Итак, несмотря на заслуги сеньора Дегольядо, несмотря на то, что он является одним из довереннейших лиц правительства, несмотря на то, что он отдавал делу свои выдающиеся способности, сегодня, когда этот человек изменил принципам нашей революции, когда он захотел отменить конституцию, он должен предстать перед судом».
НАГРАДА ЗА ГРАЖДАНСКИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ
— У церкви нет больше денег, — сказал падре Миранда. Во взгляде, которым он иногда пересекал возбужденное лицо Мирамона, не было прежнего интереса. — У церкви нет больше денег. Мексиканская церковь разорена.
Мирамон метался по президентскому кабинету, с горящими скулами и бешеными глазами. Он уже больше не выглядел постаревшим мальчиком. Это был просто старый человек.
— Вы видели, что написали эти мерзавцы в своей прокламации? — задыхаясь и дергая губами, спросил он. — Эти столпы общества, цвет мексиканской буржуазии! Вы видели?
Он схватил со стола лист.
— «Поскольку основа государственных финансов разрушена, а расходы на ведение войны непрерывно растут, остаются только разорительные налоги, основанные на полной несправедливости: изъятия и принудительные займы касаются лишь небольшой части общества». Вы слышите? Их интересуют только их капиталы! «Небольшая часть общества»! А десятки тысяч людей, мобилизованных нами и нашими противниками? Как будто эти жалкие песо, на которые я их же защищаю, сравнимы с кровью моих солдат! Негодяи! Они будут платить!
— Они не будут платить, дон Мигель, — думая о чем-то ином, неохотно сказал Миранда. — Они спрячутся, сбегут, или что-нибудь в этом роде. Они не верят в вас и платить не будут.
Мирамон остановился перед священником. Его правая ладонь медленно сжималась и разжималась.
— Вы же знаете, падре, что не я виноват в нашем поражении. Я не мог быть одновременно по всей Мексике. Страна не поддержала меня. А мои личные усилия, как бы велики они ни были, оказались недостаточны. Мне не в чем винить себя. Я верю, что счастье дается народу только за его гражданские добродетели…
Миранда молчал. Он считал, что спорить бессмысленно.
— Мне трудно было воевать, — сказал Мирамон и пошел к окну, выходящему на дворцовую площадь, — мне трудно было воевать, ожидая ежечасно удара в спину. Я не домогался этого поста. Но Сулоага сам назначил меня! А потом?!
Сулоага действительно вел себя непоследовательно. Девятого мая 1860 года он объявил, что отрешает генерала Мирамона как временного президента от должности и возвращается к власти. Всем было ясно, что его приход усугубит трудности. И Мирамон поступил со своей обычной решительностью. Он арестовал Сулоагу. Тогда-то он произнес одну из своих исторических фраз: «Я покажу вам, как должен вести себя президент!» Незадолго до битвы при Силао, когда Мирамон с армией ушел на север, навстречу Ортеге, Сулоага бежал в горы Мичоакана.
