Избежать встречи с Есениным было невозможно — орбиты, по которым они вращались, постоянно пересекались.
Действительно, дня через два в какой-то редакции Надя Вольпин совершенно случайно столкнулась с Есениным. Он тут же принялся ее уговаривать отправиться вместе с ним обедать в «Стойло Пегаса». И быстро уговорил. К ним присоединились и Мариенгоф с Анной Никритиной и еще какие-то приятели Есенина.
Мариенгоф окинул Надю Вольпин критическим взором.
— А вы располнели, — бросил он.
— Вот и хорошо: мне мягче будет, — усмехнулся Есенин, с вызовом глянув на Никритину, и по-хозяйски обнял Наденьку за талию.
Ее покоробило от циничных слов Есенина, от его самонадеянного тона. Она понимала, что тем самым Есенин поддразнивает Мариенгофа и Никритину. Наденька знает, что она действительно чуточку пополнела — когда Есенин уехал за границу, она была серьезно больна — шел процесс в легких, но к его возвращению процесс вроде бы приостановился, и Вольпин слегка располнела.
А в «Стойле Пегаса» развернулось широкое застолье. Есенин пил только вино и придирчиво следил за тем, чтобы тарелка Наденьки не оставалась пустой.
Есенин был в тот вечер необычно разговорчив, но рассказывал он вовсе не о Европе и Америке, а вспоминал родную Рязанщину, расхваливал свою мать, описывал, какая она была красавица.
Заговорили о поэзии. Есенин горячо подхватил эту животрепещущую тему:
— Кто не любит стихи, — провозглашал он, — вовсе чужд им, тот для меня не человек. Попросту не существует!
Есенина попросили почитать что-нибудь свое. Он охотно согласился. Среди стихов, которые он читал, оказалось одно из числа посвященных Августе Миклашевской. Разговор, естественно, перекинулся на нее. Кто-то сказал:
— Говорят, на редкость хороша?
Другой голос перебил:
— Давненько уже говорят. Надолго ли хватит разговору?
На что Есенин с усмешкой отозвался:
— Хватит… года на четыре.
Надежду Вольпин задело пренебрежительное отношение к представительнице слабого пола, о которой была уже наслышана, и она выпалила:
— Что на весь пяток не раскошелитесь?
Опять чей-то голос:
— Не упустите, Сергей Александрович, если женщина видная, она всегда капризна. А эта уж очень, как я слышал, хороша.
Есенин поморщился и бросил (не в угоду ли Наденьке Вольпин):
— Только не в спальне!
Наденька уже настолько разъярилась, так в ней взыграла женская солидарность, что она готова была дать Есенину пощечину. А вскоре ей пришлось обижаться уже не за Августу Миклашевскую, а за себя.
Кто-то из сидевших за столом перевел разговор на Надю Вольпин:
— На что они вам, записные красавицы? Ведь вот рядом с вами девушка — уж куда милей. Прямо персик!
Есенин тут же оживился, и в голосе его прозвучали нежность и сожаление:
— Этот персик я раздавил!
Раздраженная Вольпин парировала:
— Раздавить персик недолго, а вы зубами косточку разгрызите!
Есенин крепко обнял ее и сказал:
— И всегда-то она такая ершистая!
А дальше он и вовсе разоткровенничался, не чувствуя, видимо, всего цинизма своих слов:
— Вот лишил девушку невинности и не могу изжить нежность к ней.
А еще через несколько фраз добавил:
— Она очень хорошо защищается!
У Наденьки не хватило сил и решимости на то, чтобы встать и уйти. Потом они вышли из «Стойла Пегаса», по традиции посидели недолго у памятника Пушкину на Тверском бульваре, заглянули в какое-то кафе, выпили по чашечке черного кофе. Есенин неожиданно начал выяснять отношения, причем перешел на «ты»:
— Я знаю, — сказал он, — ты не была мне верна.
Надя пресекла эту фамильярность:
— Вы мне не дали права на верность.
Есенин рассмеялся.
Потихонечку они добрели до Волхонки и оказались в Надиной комнате. И тут все зароки, которые давала себе Надежда Вольпин, рухнули, и они оказались в постели.
Утром, уходя, Есенин сказал серьезно:
— Расти большая.
Как-то в сентябре Есенин с Надей Вольпин шли по Тверской и встретили Галю Бениславскую. Есенин подхватил и ее, и они втроем зашли в кафе Филиппова. Есенин стал жаловаться на боли в правом подреберье.
— Врач, — сказал он — грозит гибелью, если не брошу пить!
Наденька со своим остреньким язычком не удержалась от глупой шутки:
— Белая горячка все-таки почтенней, чем аппендицит. Приличней загнуться с перепоя, чем с пережора.
Бениславская набросилась на Надю:
— Вот такие, как вы, его и спаивают.
Есенин расхохотался. А Вольпин удивилась, она знала, что Галя Бениславская всячески старается очернить ее в глазах Есенина, но не подозревала, что та таит в себе столько злобы. Сама она Есенина ни к одной женщине не ревновала. Она была девушка умная и давно раскусила Есенина — поняла, что он по-настоящему женщин не любит, он «безлюбый Нарцисс» — любит себя одного.
Той же осенью Есенин затащил Вольпин в какую-то поэтическую компанию. Его попросили почитать стихи. Он охотно согласился. Читал из «Москвы кабацкой», потом из нового цикла «Любовь хулигана». При этом подчеркнул:
— Посвящается Августе Миклашевской.
Поэт Сергей Клычков сердито заметил:
— Пушкин любил Волконскую десять лет, прежде чем посвятил ей стихи. Ты же и десяти недель не знаком с женщиной, а уже, извольте, посвящаем ей чуть ли не книгу стихов.
Есенин, как ни странно, начал оправдываться:
— Да разве это к Миклашевской? Это к женщине вообще. Русский поэт — к русской женщине.
И добавил, искоса глянув на Наденьку:
— Вольпин знает.
А Надя с вызовом бросила:
— Нет, Вольпин не знает. Ничего Вольпин не знает.
Она лукавила, на самом деле она знала многое. Чуть позже Надежда Вольпин напишет в своих воспоминаниях:
«Любовь хулигана»… В жизни-то хулигана нет, есть лишь поза хулигана в стихах. Нет и его любви — есть жажда полюбить. Ты сказал: «Стихи не к Миклашевской, они к русской женщине вообще, и в частности, знаешь сама, к тебе». Нет, неправда. На стихах отпечаталось и что-то от облика твоей красавицы, даже ее имя обыграно.
Это все останется в моих думах, но в них я тебе никогда не признаюсь, мой бедный друг!»
В октябре того же двадцать третьего года в «Стойле Пегаса» произошел многозначительный разговор. К столику, где сидела Вольпин, подошел Иван Грузинов, давно друживший и с ней, и с Есениным. За его спиной маячила фигура пьяного Есенина. Грузинов стал просить Вольпин:
— Надя, очень прошу вас, очень: уведите его к себе. Прямо сейчас.
— Ко мне? — удивилась Вольпин. — Насовсем? Или на эту, что ли, ночь? Как вы можете о таком просить?
— Поймите, — говорил Грузинов, — тяжело ему с Галей! Она же…
