А. М. Гедеонов управлял императорскими театрами — сперва одними петербургскими, а потом и московскими — ровно 25 лет, с 1833-го по 1858-й год. Выйдя в отставку, он несколько лета проживал еще в Петербурге, но потом переселился в Париж, где платоническая его любовь к m-lle Mila обратилась в искреннюю дружбу, которую он сохранил к ней до последних дней своих. Он скончался в Париже в конце шестидесятых годов и погребен на известном кладбище, «Përe Lachaise».
Александр Михайлович Гедеонов, при всех своих недостатках и слабостях, был действительно человек доброй души; существенного зла он, конечно, никому из артистов не сделал; но мог бы сделать много доброго русскому театру, что он и доказал при начале своего директорства, если бы не увлекался своим чрезмерным самолюбием и умел укрощать свой строптивый и упрямый характер; самое его мягкосердечие было иногда не кстати и заставляло его оказывать снисхождение людям, которые этого не заслуживали. Его легко было разжалобить слезами и многие во зло употребляли доброту своего начальника. Как бы то ни было, но большая часть артистов, служивших при нем, и особенно театральных чиновников, до сих пор с благодарностью о нем вспоминают…
* * *
В исходе тридцатых годов, вследствие неприятностей с Гедеоновым, оставил службу при дирекции Рафаил Михайлович Зотов. Как литератор, он служил предметом грубых выходок большинства наших рецензентов, хотя его романы и повести, в свое время, нравились публике. Но я упомяну о нем не исключительно как о литераторе, а главным образом как о справедливом начальнике и истинно добром и обязательном человеке. Может быть иные мои товарищи имели свои причины быть им недовольны; но что касается до меня и некоторых других молодых артистов того времени, то мы находили в нем всегда доброжелателя и заступника перед высшим начальством. Когда он, от имени кн. Гагарина (как я уже прежде говорил), предложил мне занять должность режиссера, я вполне понял, что это лестное для молодого человека предложение было сделано по его выбору и указанию, потому что кн. Гагарина нисколько не занимало, что происходило в нашей драматической труппе.
Первое одолжение, оказанное мне Зотовым, было (о чем я уже говорил выше) составление первого моего бенефиса, в 1830 году: он безвозмездно перевел для этого спектакля драму: «Ленора».
В 1833 году, он, по просьбе моей, перевел с французского для моего бенефиса драму, в стихах, под названием «Пария»; в 1840 году он сам предложил мне переведенную им с немецкого драму «Шекспир на родине» соч. Гольтея. Эти две последние пьесы были мне отданы им также безвозмездно.
В нынешнее время для сочинителей и переводчиков не только безразлично: пойдут ли их пьесы в пользу дирекции, или в бенефис — потому что они, во всяком случае, получают свой гонорар, — даже им выгоднее, когда их пьесы ставят в пользу артистов, по той причине, что, при еженедельных бенефисах, дирекция не имеет времени ставить пьесы в казну; а в ту пору авторы, отдававшие свои произведения в бенефисы, не получали от дирекции никакого за них вознаграждения. Нынче сочинитель, или переводчик, какой-нибудь ничтожной безделки не даст ее на сцену даром и потому, вспомнив бескорыстие авторов прошлого времени, невольно скажешь:
Зотов был в старину один из самых трудолюбивых театральных писателей; после кн. Шаховского, едва-ли кто нибудь более его сочинил, переделал и перевел трагедий, драм, комедий, водевилей и опер. Переводить оперы с иностранных языков — труд немаловажный; тут нельзя требовать от переводчика гладких и звучных стихов: он хлопочет только о том, лишь бы втиснуть их в музыкальный такт… Сколько мне помнится, Зотов имел почти всегда срочную работу, писал как говорится, на скорую руку, потому что разучивание оперы требует гораздо более времени, нежели другие пьесы…
Водевиль «Булочная». — Его похождения и успех. — Прочие мои водевили.
Из всех моих оригинальных водевилей, больший и продолжительный успех (после «Ложи 1-го яруса») имела «Булочная, или Петербургский немец». Он был представлен в 1-й раз в мой бенефис в 1843 году 26-го октября. (В составе этого бенефиса были следующие пьесы: «Монумент», исторический анекдот в стихах, соч. Кукольника; мой водевиль «Демокрит и Гераклит» и «Генеральша», комедия с куплетами, перевод с французского). Сбор был совершенно полный. Повторение этого бенефиса было назначено на третий день, 28-го числа; но тут произошло некоторое странное обстоятельство: на другой день бенефиса, нежданно — негаданно, последовало запрещение повторить «Булочную» и афиши об этом спектакле на 28-е число появились без «Булочной». Я никак не мог понять, за что разразилась эта гроза над моим Иваном Ивановичем Клейстером. Кого этот бедный немец мог обидеть? Но так как главный интерес в возвещенном накануне спектакле заключался именно в этой пьесе, то дирекция поручила режиссеру справиться в цензуре о причине этого запрещения; что же по справкам оказалось? В этом водевиле Клейстер поет куплет, в котором, между прочим, говорится:
Сам частный пристав забирает
Здесь булки, хлеб и сухарей…
Частный пристав Васильевской части (где происходит место действия) вломился в амбицию, приняв слово: «забирать» — брать даром, без денег; он счел это личностью и обратился с жалобой к тогдашнему обер-полицмейстеру Кокошкину; тот доложил об этом министру внутренних дел Льву Алексеевичу Перовскому и, в конце концов, последовало приказание остановить представление этого водевиля. Вот откуда сыр бор загорелся! Я, в день повторения бенефиса — отправился к цензору и как ни объяснял ему, что «забирать» вовсе не оскорбительное слово для полиции; что, вероятно, многие из петербургских обывателей ежедневно «забирают» на книжку и в булочной, и в других лавках с съестными припасами; он вполне согласился со мной, но не мог действовать по своей воле и посоветовал мне лучше вовсе исключить этот (по мнению частного пристава) двусмысленный куплет. Я, конечно, не стал с ним спорить из-за таких пустяков, но дело, все-таки, ничем не решилось… Вечером того дня, перед началом спектакля, вдруг неожиданно прислано разрешение — играть «Булочную», только без «забористого» куплета; а так как в этот день она не стояла на афише, а заменена была другим старым водевилем, то надо было анонсировать об этой перемене. Когда же Максимов, после первой пьесы, вышел за переднюю занавесь и объявил, что, вместо означенного на афише водевиля, будет представлена: «Булочная» — раздались громкие аплодисменты и многие закричали «браво!» Это имело характер некоторой демонстрации, потому что полицейская опала не могла тогда не разгласиться. В этот вечер «Булочная» имела еще больший успех, нежели в первое представление.
