Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Русского музея, откуда была передана вместе с другими картинами и погибла во время

Великой отечественной войны. ( См. Приложения. Акт № 456 от 4 февраля 1932 г. № 17.) Ее восторгает все: гитаны, типы цыган, их позы, движения и удивительная грация; глаза

разбегаются во все стороны - везде картины.

Но она возвращается в Мадрид, чтобы поработать в Музее Прадо над эскизом Лоренцо, и

приводит тетю в изумление, отказавшись перед отъездом посетить магазины, так увлечена

она этой работой.

Возвратившись в Париж они узнают, получив депешу от матери, что процесс наконец

выигран. “Это был счастливый день”, - записывает Мария. Все современные издания

выкидывают запись об этом от 6 ноября, поскольку никому непонятно, о каком процессе

идет речь, но мы с вами об этом знаем достаточно. На первый взгляд непонятно только, зачем в дореволюционном издании оставлена запись об этом, но принимая во внимания

теплые отношения переводчицы дневника Любови Яковлевны Гуревич и Марии

Степановны Башкирцевой, о чем мы подробней расскажем позднее, можно предположить, что сама старшая Башкирцева попросила об этом, так как для многих в России (соседей по

имению, знакомых, родственников) такое упоминание имело значение.

В Париже Мария серьезно и надолго заболевает. Она еле двигается: болит грудь, спина, горло, больно глотать, мучает кашель, и десять раз на дню бросает то в озноб, то в жар.

Посылают за доктором Потеном, который уже спасал ее, но тот присылает вместо себя

ассистента, а сам появляется только через несколько дней.

“Я могла бы двадцать раз умереть за это время!”, - возмущается Мария.

“Я знала, что он опять пошлет меня на юг; я заранее уже стиснула зубы при этой мысли, руки у меня дрожали, и я с большим трудом удерживала слезы. Ехать на юг - это значит

сдаться. Преследования моей семьи заставляют меня почитать за честь оставаться на

ногах, несмотря ни на что. Уехать - это значит доставить торжество всей мелюзге

мастерской”. (Запись от 21 ноября 1881 года.)

Встревоженные, в Париж по очереди съезжаются родственники: мать и кузина Дина,

потом отец, брат Павел с женой Нини. Мария окружена заботой, вниманием, которое

кажется ей чрезмерным, но спокойствия в семье нет, она делает сцены помощнику доктора

Потена, который посещает ее каждый день; самого знаменитого доктора можно

беспокоить только два раза в неделю. Опять идут настойчивые разговоры о юге, Мария

наотрез отказывается от этой поездки, а приехавший отец вдруг предлагает увести ее на

Пасху в Россию; это предложение вызывает гнев Марии своей, как она выражается,

“неделикатностью”.

“При моем здоровье вести меня в Россию в феврале или марте!!! Я представляю вам

оценить это. Я еще не говорю обо всем остальном!!! Нет! Я, которая отказывалась ехать на

юг! Нет, нет, нет! Не будем больше говорить об этом”.

( запись от 15 декабря 1881 года.)

- Все кончено, все кончено, все кончено! - неоднократно восклицает Мария.

“Я думала, что Бог оставил мне живопись, и я заключилась в ней, как в священном

убежище. И теперь она отнята у меня, и я могу портить себе глаза слезами”. (Запись от 30

ноября 1881 года.)

Голос пропал, слух отнят, последняя надежда - это живопись. Ее поддерживает Жулиан, часто посещая дома, уговаривает хотя бы делать наброски. Но Жулиан уже не прежний, он

неожиданно женился на своей ученице Амелии Бори-Сорель; шестилетнее ожидание

Амелии увенчалось успехом. Муся рада за соученицу, но потеряла, как ей кажется, друга и

конфидента.

Возле нее постоянно находится верный сербский князь, Божидар Карагеоргович, его

можно было бы принять за ухажера, если бы не знать, что он совершенно другой

ориентации и у него имеется интимный друг.

К тому же она понимает, что из-за болезни она отстала от других и ее картины в

следующем году в Салоне не будет. Но ей снова хочется взять в руки кисти, как только она

начинает потихоньку выкарабкиваться из болезни, но что писать, какие сюжеты можно

найти вокруг себя, что может ее поразить в своем круге, когда ее все так угнетает. Она

завидует Бреслау, которая живет в артистической среде, другим ученицам, которые живут

в бедных, но, как ей кажется, живописных кварталах; ей не нравится собственный квартал, настолько все здесь ровно и однообразно. Она приходит даже к выводу, что

“благосостояние мешает артистическому развитию”, что, конечно, является полной

глупостью, но простительно больному, раздраженному и юному существу.

Она принимается за портрет жены Поля, Нини, который теперь находится в музее

Амстердама, и постепенно вкус к живописи возвращается.

“ ...Я все-таки хочу идти, с закрытыми глазами и протянутыми вперед руками, как человек, которого готовится поглотить бездна”. ( Запись от 21 декабря 1881 года.)

Возвращается и вкус к жизни: скоро Новый год, болезненно хочется праздника,

настоящего, роскошного, тем более, что теперь можно тратить деньги, не считая,

романовские капиталы сохранены и приумножены в банках, и никто из них не пойдет с

сумой, разоренный процессом. А тетя Надин для любимой племянницы ничего не

пожалеет.

Башкирцевы устраивают большой прием по случаю Нового года, на который

приглашаются двести пятьдесят (!) гостей. В светских новостях влиятельная газета

“Фигаро”, рассыпаясь в любезностях, описывает роскошный прием, перечисляя всех

знаменитостей и их наряды. Два знаменитых актера, братья Коклены, Бенуа-Констан и

Эрнест, разыгрывают перед публикой два водевиля, “Капиталиста” и “Мы разводимся?”, в

три часа ночи всех ждет изысканный ужин. Выиграв процесс, Надин Романова и

Башкирцевы выходят на совершенно иной уровень по тратам и на глазах превращаются в

нуворишей, или проще сказать, новых русских. Можно представить себе, сколько стоит

прием на двести пятьдесят человек или приглашение Кокленов, звезд французского

театра, старший из которых уже с двадцати двух лет был пайщиком “Комеди Франсез”.

Это все равно, что купить сейчас себе на ночь Киркорова с Пугачевой. Кстати, уже через

несколько лет Бенуа-Констан Коклен вышел из состава театрального товарищества, продав

свой пай, и поехал гастролировать по всему миру, устроил, как говорят на театральном

жаргоне, “чёс”; собирал он полные залы и в России. Но все это не попадает на страницы

изданного дневника, хотя сама Мария подробно описывает прием, прибывших гостей и