Ознакомительная версия.
Но свадебное путешествие затянулось, после Рима — другие страны Европы и Америки. Дж. Кеннеди принял их в Белом доме, оказав большое внимание.
2 марта 1963 г. Франко с огорчением сказал своему собеседнику Франко Салгадо Араухо, что принцесса постоянно общается с персонами из высшей аристократии, которые могут настроить ее против режима, вышедшего из крусады (крестового похода, т. е. гражданской войны. — С. П.). «Я понимаю, что среди нашей аристократии есть достойные люди и большие патриоты, но беспокоит окружение, в котором принцесса должна жить в Испании»[423].
Но больше всего Франко тревожили контакты Хуана Карлоса с отцом, хотя Франко никогда не терял надежды, что его влияние на Хуана Карлоса все же возобладает над воздействием на него воззрений его отца, дона Хуана, графа Барселонского, хотя и с тревогой наблюдал за тем, как Хуан Карлос со все большей настойчивостью пытается «восстановить гармонию» в своих отношениях с отцом. Франко никогда не скрывал своего негативного отношения к дону Хуану. В беседе со своим братом Франко Салгадо 20 декабря 1962 г. он сказал: «Я уверен, что в Испании никогда не наступит царство графа Барселонского, так как его образ мышления приведет к коммунистической революции, такой же, над которой мы одержали победу в 1939 г…Испанский народ не готов и не чувствует демократию так, как это практикуется в англосаксонских странах»[424]. С еще большей тревогой на исходе своего жизненного пути он наблюдал за тем, как граф Барселонский не жалел усилий, чтобы объединить вокруг монархии все оппозиционные франкизму силы, настаивая на том, что монархия может возродиться в Испании только как конституционный и демократический институт.
Отвечая на вопрос Вильялонги об истоках ненависти Франко к дону Хуану, Хуан Карлос ответил: «думаю, что Франко видел в моем отце… мятежного либерала, угрожавшего уничтожить полностью его дело… Когда мой отец говорил: «Хочу быть королем всех испанцев», Франко, вероятно, переводил: «Хочу быть королем победителей и побежденных»». На вопрос, разве это неправда, Хуан Карлос ответил: «Да, естественно, но для Франко, вне сомнений, это было невыносимо»[425].
Хуан Карлос разделял мнение отца, что монархия должна быть демократической, так как «это единственный способ быть принятой Европой и миром». Но до поры до времени ему приходилось соблюдать осторожность. Это имело и оборотную сторону — в глазах многих испанцев он был «наследником» Франко.
Но самый неприятный сюрприз для Франко был подготовлен ассамблеей «Европейского движения», собравшейся 7–8 июня 1962 г. в Мюнхене и проходившей под эгидой ЕЭС. Были приглашены 118 испанцев — 80 из самой Испании и 38, находившихся в изгнании. Это была внушительная делегация, представлявшая все силы оппозиции внутри страны и вне ее, за исключением Коммунистической партии. Впервые собрались вместе те, кого разделяли траншеи гражданской войны: социалисты и Хиль Роблес, республиканцы и Ридруэхо.
Хиль Роблес «от имени испанцев, здесь присутствующих, и от имени своих друзей в Испании», заявил, что нельзя допустить, чтобы «их родина оказалась в стороне, в то время как вы строите Новую Европу. Как европейцы мы, испанцы, стремимся к полной интеграции Европы и наднациональному единению на подлинно демократической основе». Делегация обратилась к ассамблее «не принимать Испанию в ЕЭС, пока не будет достигнута однородность ее политического режима с режимами остальных стран ЕЭС»[426].
Франко был в ярости. Подвластная ему пресса назвала ассамблею «Контубернио, т. е. сожительство, в Мюнхене». Было приостановлено действие XIV статьи «Хартии» о праве испанцев жить в Испании, никогда полностью и не соблюдавшейся.
Ворота Испании, как горько шутили в стране и за рубежом, никогда не были открыты после 1939 г., разве только была приоткрыта щель. Но и теперь она закрылась. Д. Ридруэхо и Хиль Роблес остались в эмиграции, многих участников ассамблеи выслали на один год на Канарские острова[427].
Франко на пороге своего семидесятилетия по-прежнему стоял перед проблемой соблюдения внутреннего «баланса сил».
Диктатор не вникал в детали новой линии экономической политики, всецело полагаясь на министров-технократов. 10 июля 1962 г. к тандему Ульястроса — Наварро Рубио присоединились опусдеисты Г. Лопес Браво и М. Лора Тамайо, занявшие соответственно посты министров индустрии и образования.
Фалангисты расценили эти назначения как подтверждение своих подозрений о заговоре «Опус деи». Чтобы «выровнять равновесие» Франко учредил пост вице-президента правительства, назначив на этот пост генерала А. Муньоса Грандеса, бывшего командующего «голубой дивизией», сторонника «твердой линии». Это назначение было чисто номинальным актом: Муньос Грандес сохранил за собой пост начальника генерального штаба и был поглощен делами армии, а его обязанности по руководству правительством негласно исполнял «серое преосвященство» режима Карреро Бланко, покровительствовавший «Опус деи».
Тогда же впервые стал членом правительства М. Фрага Иррибарне, получивший свой пост министра информации после того, как разгневанный Франко уволил в отставку преданного ему фалангиста Ариаса Салгадо только за то, что в прессу просочились сведения об акции в Мюнхене, причем в окарикатуренном виде.
Пер Якобсен, в то время президент МВФ, на вопрос Кальво Серера, «совместима ли экономическая политика по преимуществу либерального типа с авторитарным режимом», ответил положительно[428]. Конференция происходила в Вашингтоне в июне 1959 г. К этому времени завершались долгие и трудные переговоры, предшествующие вступлению Испании в ОЭСР полноправным членом, когда мадридскому правительству пришлось согласиться с отказом от политики автаркии, которой оно следовало 20 лет.
Именно это обстоятельство, именуемое в исследованиях как «конец экономического национализма», повлияло на отношение европейской и американской элиты к режиму Франко. И хотя иностранная пресса, причем не только левая или левоцентристская, продолжала критиковать Франко, а в экстремальных случаях, таких, как казнь Гримау, высоко поднимала волну протеста против репрессий, руководители многих стран сменили тон, когда речь заходила об Испании.
«Одним из уроков современной истории, — отмечал один из наиболее известных испанских политологов X. Тусель, — состоит в том, что тоталитарные страны, независимо от истоков происхождения их режимов, обладают способностью более эффективной, нежели демократические, из-за возможности использовать все средства, не принимая во внимание каких бы то ни было моральных критериев»[429]. О «моральных критериях» европейская элита предпочитала и не вспоминать, если к этому ее не принуждало общественное мнение.
Ознакомительная версия.
