Наконец-то Синатра смог запеть… Зал затаил дыхание, ловя каждую ноту. Одинокий путник в ночи… Миссис Керолл заплакала. Ава поднялась и вышла в другую комнату:
— Извините, Мэри, мне надо позвонить режиссеру. Предлагают очень интересную роль. — Виски помогло приглушить бешенство. Она сидела за стеной, подкрепляясь выпивкой и помимо воли ловя отзвуки его голоса. Долго, очень долго звучали песни, отмечая вехи их жизни — вместе и врозь. И вдруг — «Мой путь»!
Ава бросилась в гостиную, застыла у двери, слов — но загипнотизированная. Эта песня звучала у него всегда по-разному! В начале, впервые записывая ее, Фрэнк был преисполнен даже некого высокомерия — мол, МОЙ путь, МОЕ откровение — это вам не хухры-мухры. Самовлюбленный тип держал себя королем даже тогда, когда подводил итог и прощался со сценой. Теперь все по-другому! Нет сомнения, он поет для нее, Авы. Проникновенным, разбивающим сердце голосом Фрэнк признавался в крушении всех надежд и просил прощения у тех, кому нанес раны или не сумел принести счастья. Но как гордо звучали слова! Теплый свет наполнил ожесточившуюся душу Авы: жизнь прекрасна! Прекрасна, что бы ни было в ней…
— О, Фрэнки… Что же ты с нами сделал… — Слезы текли по ее щекам, и не было им конца. Она не заметила, как утихли овации, завершившие концерт, как деликатно покинула ее миссис Кэролл.
…В 1980 году Ава снялась в последнем своем фильме — незначительный эпизод, для денег. Фрэнк изредка навещал ее — теперь они больше молчали. Седой голливудский казанова и постаревшая кинобогиня сидели у камина и, глядя на огонь, думали о чем-то своем. В комнатах валялись коробки с лекарствами, Ава часто болела — давление, бронхи, гастрит и прочие прелести, о существовании которых и не подозревала раньше.
— Ава, ты когда-нибудь соберешься навестить мой дом?
— Смеешься! Я и в самолет-то не сяду. Когда влезла в него тогда, в первый раз с Клифом Оуэном, даже не знала, что боюсь летать.
— Ты никогда не говорила мне, что боишься… Впрочем, что мы знаем о себе в молодости. Я ведь думал, что выгляжу сущим недоростком. Оттого и махал кулаками направо и налево. А теперь посмотрел запись последнего концерта из Королевского зала — красавец!
— Я видела… Кусочек. Вообще я не часто смотрю. Но тут… Случайно включила и… Если честно, никогда не думала, что ты так здорово поешь.
— Насмешила. Надо было дотянуть до семидесяти, чтобы понравиться тебе.
— У тебя отличная накладка, никогда не скажешь, что это не свои волосы. И шляпа теперь ни к чему — породистый джентльмен. Порода — это покоряет сразу. В каждом движении, каждом звуке. А поешь — у меня все внутренности перевернулись. Чуть удар не хватил.
— И меня! Знаешь, когда они встречают меня аплодисментами… иногда не могу удержать слезы. Встречают, как родного…
— Еще бы, в твоих песнях вся их жизнь. Под них они влюблялись, женились, рожали, болели, боялись и радовались… — Ава кивнула на тумбочку с проигрывателем, забитую пластинками. — И ведь подумать только — какая ерунда эти черные диски! — Вдруг рассердилась: — И не говори мне про магнитофон! ТОГДА мы слушали пластинки. Валялись в постели, обнимались, жевали пиццу и меняли диски. Люблю, когда они вертятся. Пусть это будет… — Она пожала плечами и подняла на него вспыхнувшие глаза: — Пусть это будет памятник…
Фрэнк сжал ее руку, лежавшую на подлокотнике кресла:
— Я давно хотел сказать… боялся, ты не так поймешь… хотел, чтобы ты просто увидела сама. У меня в саду, там где… ну, в общем, на нашем любимом месте, стоит статуя Венеры. Та, что ваяли с тебя для фильма о Марии Варгас, помнишь? И подпись — «Мой Ангел». Когда меня спрашивают про нее, я так и говорю: «Это мой Ангел». А что удивительного? Ангел должен быть у каждого. — Он мотнул головой, отгоняя слезы. — Слушай, ты вообще когда-нибудь что-нибудь ешь?
— Теперь выясняется, что ничего. Если ты не считаешь едой шоколадки и чипсы. Кажется, я и впрямь тяну на роль Ангела?
«Путники в ночи. Мы — всего лишь путники в ночи, потерянные и одинокие»
В 1989 году случилось неизбежное: одинокую женщину, так и не расставшуюся с алкоголем, сразил инсульт. Синатра положил Гарднер в хорошую больницу: ее состояние требовало постоянного ухода, а уход и лечение — денег. Платил за все Фрэнки, потратив в общей сложности более миллиона долларов.
Ава не была брошена, но все острее ощущала одиночество здесь, в неподвижности, лишенная привычных вещей и привычного виски. Отдельная палата, окно в сквер. Частичный паралич и милые сиделки. Транквилизаторы, долгий сон. Жизнь уходила сквозь пальцы, а ей было не так уж много — шестьдесят восемь лет. В тридцать два, когда умер Богарт, она считала, что и пятьдесят — это уже глубокая старость.
В последнее время все чаще являлись «посетители» — из тех дней, когда жизнь только засветилась начальным титром и обещала длинное, бесконечно длинное повествование — увлекательную киношку, которой нет конца. Они вновь были молодыми и невозмутимо легкомысленными… Как она ухитрилась растерять всех близких людей? Умудрилась остаться одна?
Это было интересно — вспоминать прожитое и переделывать его по-иному. Так, чтобы и конец был иным. Жизнь с Фрэнки сложилась, родившийся сын стал их радостью. Теперь он уже взрослый… Кажется, тогда, в пятьдесят третьем, доктор в госпитале Уганды сказал, что у нее был мальчик… Интересно, кем бы он стал? Ава прикидывала и так и этак, все больше уходя в игру. Не актером, нет. Летчиком!
Она слабела и молодела, словно становилась прозрачной, как изображение на засвеченной кинопленке — вот-вот растает. Покойная, тихая, никому не нужная. Но старуха с косой все же нашла ее и, подкравшись, нанесла удар: удушающий кашель, температура, хрипы. Диагноз — бронхопневмония. Борьба врачей оказалась тщетной — Ава умирала.
Словно добившись своего, кашель утих. Она задышала спокойно и закрыла глаза. Сквозь веки прорвался розовый свет. Свет становился все мягче, теплее, расплавляя стены, заливая зеленеющий сквер за окном, и в этом сиянии — сверкая никелем и дыша ароматом свежей малины, соткался из воздуха длинный автомобиль. Люси ринулась навстречу — босая, с разметанными по плечам волосами. Она знала, кто выйдет навстречу, и он появился, протянул к ней руки — молоденький Фрэнки, смешливый, большеглазый, как в бродвейском мюзикле, в цилиндре и фраке цвета утренней зари.
— Твои волосы пахнут весенним лугом. Твоя кожа — как крыло бабочки… — прошелестел знакомый голос. — Я приехал, чтобы забрать тебя и никогда больше не расставаться…
— А я ждала! Все ждала, ждала… — Люси повисла на его шее, заметив, как высок и крепок ее герой. — Мне снился страшный сон. На самом деле все по-другому, правда?
