В позднюю осень на смену мне приехал Николай Вуколович Головин, я сдал ему адмиралтейство в два дня. Выпал первый снег, я с сожалением простился с спокойною и довольною жизнью в Иркутске, сделал всем визиты, благодарил за хлеб за соль. Лавинский дал мне прощальный обед, приказал мне явиться к нему в Питер. Нагрузил я свой сухопутный корабль: соболями, лисицами, бобрами, дареным чаем и, улегшись в повозке, отправился в путь…
Из Иркутска в Москву я приехал в 17-й день, полагаю, курьер скорее не проедет. Отец мой был в Москве, он так обрадовался моему приезду, с ним сделалось дурно до обморока; но от радости, говорят, не умирают, поехали в Золотилово. В двух с половиною верстах от Золотилова находится монастырь Колоцкой Божией матери; я зашел на могилу матери, и тут я до того расплакался, что меня сняли с могилы без памяти. С тех пор я ни на одну могилу близких мне не хожу, потому что не могу на могиле управлять своими чувствами. У меня два брата во флоте, лейтенанты, и четыре сестры-девицы, все родились без меня. Сестры бросились меня целовать, но когда я, шутя, сказал, что братец их скоро приедет, а я — его товарищ, они ударились в слезы: можно ли сделать такой проступок — целовать чужого человека? Насилу утешил их. Как-то я упомянул слово «черт», они все побледнели, как полотно, и поглядели со страхом на печку, не вылезет ли он, так как им всегда говорили, что черт живет за печкою, вот какая патриархальность в Золотилове! Разгружая повозку, я просил свесить кладь, оказалось 40 пуд. Привез молодых медведей на шубу отцу, сестрам по лисьему и беличьему меху, осетров отцу и подарил ему повозку, которая дошла без починки. Все были счастливы и довольны, особенно чванился шубою мой отец, а того не знал, что о медведя на Камчатке вытирают ноги, и у меня был ковер на полу во всю комнату, но в Золотилове завидовали отцу. В Золотилове я прожил месяц и отправился из Москвы на долгих в Питер. Во время пребывания в Золотилове всякий день приезжали какие-то родные, но кто они, я не знал и, даря каждому и каждой какую-нибудь вещицу из екатеринбургских камней, я не досчитался около 300 штук.
В Москве не видят знакомого два дня — посылают узнать о здоровье и ахают, узнав о смерти его. В Питере не видят знакомого целый год, и никто не вспомнит; скажут: «Умер», — ответят: «То-то его давно не видать» и более ни слова. Вот разница между Москвою и Питером (Русская старина. 1903. М 4. С. 128–129, 134–135).
Американская компания — точнее: Российско-американская компания — торговое объединение, учрежденное в 1799 г. в России в целях освоения территории Русской Америки, Курильских и др. островов. Ей предоставлялись в монопольное пользование все промыслы и ископаемые, находящиеся на той территории, право организовывать экспедиции, занимать вновь открытые земли и торговать с соседними странами. Была ликвидирована в 1868 г. в связи с продажей Аляски Америке.
[Впоследствии я узнал, что действительный] стат[ский] советник Шиллинг фон Канштадт служил в ведомстве шефа жандармов, получая 12 т[ысяч] рублей жалованья в год, часто был посылаем за границу и множество перебрал денег по всевозможным поводам от (неразборчиво)] (ИРЛИ, ф. 265, on. 1, д. 21, л. 279).
Может быть, имеется в виду М. Н. Васильев.
Город в северной Богемии, входившей в состав Австрийской империи; здесь в сентябре 1833 г. была подписана конвенция между Россией и Австрией.
Стогов был переведен в Корпус жандармов 29 октября 1833 г.
Итак, свершилось: я жандарм, т. е. нравственный полицмейстер. Утром я являлся в штаб в форме жандарма, а остальной день ходил во флотском мундире. Съездил в Кронштадт, похвастать кавалерийской формой; товарищи и все были удивлены моим переходом и завидовали.
Мы с Дубельтом скоро сделались друзьями; он тогда был еще полковник и начальник штаба, часто бывал без денег и занимал у меня по 300–400 рублей, но нас сблизило преглупое обстоятельство. Американец Добель был в Кяхте комиссионером какого-то богача торгового дома. Наш корабль, под командою Крузенштерна, первый раз зашел в Китайскую гавань. Туземцы сильно притесняли Крузенштерна, и корабль чуть не подвергся аресту. Добель оказал важные услуги Крузенштерну, а за услугу просил рекомендации у русского правительства. Добеля, бывшего тогда в большой славе, пригласили в Питер и назначили консулом на Филиппинских островах и на всем Восточном океане. Отправился Добель в Камчатку берегом; проезжая Тобольск, будучи в гостях у полицмейстера, он увидел девушку, подающую чай. Добель говорил мне, что он был вдов, первая жена была красавица, и он страстно ее любил; как же он был поражен, увидев в девушке свою любимую жену — сходство было поразительное. Добель, узнав, что девушка крепостная и ей 16 лет, предложил купить ее, и с него ловкий полицмейстер взял будто бы 10 тысяч рублей]. Добель женился, и из Дашутки сделалась — Дарья Андреевна. На Филиппинских островах в Маниле он воспитал свою жену, она говорила по-испански — как аристократка, манеры получила превосходные, но с этим и выросла, как добрый гренадер, так что я в трехугольной шляпе был ниже ее. Однажды Добель получил заказ от известного бессчетного миллионера американца Армстронга — купить соболей в Камчатке. Армстронг надеялся быть монополистом в русских владениях Восточного океана. Добель поселился в Петропавловской гавани; я зимовал там же, и домы наши были рядом. Познакомившись, Добель очень полюбил меня и, предполагая во мне знание света и приличий, просил меня быть наставником Дарьи Андреевны, — и я охотно согласился. Дарья Андреевна очень выросла, но не подурнела, она была огромна, но пропорциональна и прекрасна. Манеры ее были настоящей аристократки, одевалась с большим вкусом. Рикорд говорил, что она на испанском языке и по-английски говорила превосходно, но лишь заговорит по-русски — мужик мужиком, выговор сибирский «пошто пошел, не проедайся, экой озорник» и тому подобное. В этой красивой женщине были две особы: испанка и англичанка — очень приличны, а русская — нестерпимо груба и даже глупа. Я скоро сделался ее другом. Добель привез с собой приказчиков-американцев, и русские торговцы надували их. Кончилось тем, что целый корабельный груз товаров улетучился, а Добель соболей не получил. Я застал Добеля в Петербурге в плохих делах, он устарел, денег нет и ничего впереди. С Дарьей Андреевной моя старая дружба возобновилась. Я уже был жандармом, но долго еще ходил в флотском платье. Был концерт в доме Николая Ивановича Греча, был там и Добель с женою. Случайно я сел как раз сзади Дарьи Андреевны, по старому знакомству; когда все внимательно слушали музыку, она шалила со мною. Кончился концерт, все встали, кто-то ущипнул мне левую руку выше локтя, да так больно, что я с трудом удержался от крика. Смотрю, это Дубельт. Я думал, что он с ума сошел: маленькие глаза горят, как угольки, сам красный, воспламененный, задыхается:
