— То наш доктор, — объяснил второй из вошедших. — Я есть фельдшер. То — все русские солдаты. То — пленные. Мы тоже пленные — поляки, этот доктор и еще другие.
— Здесь только советские военнопленные? — обратился я к фельдшеру.
— Да, русские, советские, — ответил он и добавил: — Поляки тоже. Но только медики. Мы должны помогать больным и раненым. Но это невозможно. Лекарств нет. Бинтов тоже.
— Сколько же здесь всего людей? Фельдшер тихо сказал что-то доктору по-польски. Тот так же тихо ответил ему.
— Доктор сказал, здесь больше тысячи русских. Все в очень плохом состоянии. Много больных и раненых.
— Это те, кого взяли в плен ранеными? — поинтересовался я.
— Нет-нет. Их ранили здесь, охранники.
— При попытке к бегству?
— Нет, — сказал фельдшер, заметно побледнев, быть может, от усилий, потому что говорил он по-русски с огромным трудом, старательно подбирая слова и произнося их с такой странной интонацией, будто ему приходилось нанизывать их на невидимую нить, как бусы. — Тех сразу убивали. Этих ранили просто так. Наказывали, пугали. Или стреляли, когда было скучно.
Я с ужасом и болью в душе огляделся вокруг. Смертью веяло от темного провисшего потолка, от заляпанных нечистотами полов. Смерть смотрела из глаз этих людей.
Позже я узнал, что, несмотря на все принятые меры, удалось спасти не более трети заключенных этого лагеря. Впрочем, об этом нетрудно было догадаться и тогда, когда я проходил мимо лежащих на нарах людей. Они были предельно истощены и жестоко страдали от ран. Многие метались в бреду. В дальнем углу на нижней наре лежал человек средних лет с остатками повязки на ступне и в полосатых брюках, превратившихся в лохмотья, которые не скрывали багрово-черную, отекшую до самого колена ногу. Не надо было быть врачом, чтобы понять, что человек погибает от гангрены.
Мы покидали Мюльберг с тяжелым, горестным чувством. Его не могло заглушить даже сознание, что война идет к концу, что до победы остались считанные дни…
Итак, наступление 1-го Украинского фронта успешно развивалось. Танковые армии генералов Рыбалко и Лелюшенко и общевойсковые армии правого крыла и центра ударной группировки фронта вели стремительное наступление на север, на Берлин.
Наша 5-я гвардейская армия получила новое, более северное направление наступления, как я уже отмечал выше. Обстановка восточнее Дрездена осложнилась. Немцы наносили удар по тылам главной группировки фронта с юга. Это было опасно. Для отражения контрнаступления противника А. С. Жадов перебросил с правого фланга армии корпус Родимцева и танковый корпус Полубоярова, прежнюю полосу действий которых заняла 118-я стрелковая дивизия генерала Суханова, вновь вошедшая в состав 42-го гвардейского стрелкового корпуса.
Я выехал к командиру 118-й дивизии генералу Михаилу Афанасьевичу Суханову, чтобы уточнить задачи дивизии и ориентировать его на случай возможной встречи с американцами.
Командарм приказал главным силам 118-й и 58-й дивизий Эльбу не форсировать, а вести лишь активную разведку на западном ее берегу. При необходимости же действовать по обстановке, но немедленно докладывать ему. Американцы должны были оставаться на рубеже реки Мульде, что в 30–40 километрах западнее Эльбы.
Перед дивизией Суханова противника практически уже почти не было. Оказывали некоторое сопротивление группы или части, оставшиеся в лесах у нас в тылу и прорывавшиеся к своим. 58-я дивизия генерала Русакова своим правым флангом выходила к городу Торгау. 15-я дивизия генерала Чиркова вместе с кавалеристами корпуса генерала Баранова, преследуя отходящего противника, форсировала Эльбу и захватила плацдарм на западном берегу, в районе города Риза.
Таким образом, корпус 23 апреля занял весьма широкую, километров 70 по прямой линии, полосу от изгиба Эльбы у города Эльстера, восточнее Виттенберга, до города Риза, имея Две дивизии по восточному берегу Эльбы, а одну, 15-ю, на плацдарме, где она вела тяжелые бои западнее и южнее Ризы.
Весь день я провел на колесах. От Суханова поехал к Русакову. Его командный пункт перемещался, и я, связавшись по рации, назначил встречу с ним на КП командира 173-го стрелкового полка майора Рогова. Впоследствии это оказалось очень удачным, так как именно подразделения 173-го стрелкового полка, входившего в 58-ю дивизию, 25 апреля первыми встретились с американцами.
— Как дела, Владимир Васильевич? — спросил я Русакова, поздоровавшись с ним и находившимся тут же начальником политотдела дивизии Иваном Ивановичем Карповичем.
— Все три полка выходят на Эльбу. Перед дивизией противника почти нет, ответил он. — А вот тылы наши воюют. Только что сообщили, что какая-то группа немцев напала на наш медсанбат. Целая война там часа два шла.
— Ну, отбились медики? — спросил я.
— Отбились! Жаль врача одного ранили, хороший доктор. Выручила, как сообщили, команда выздоравливающих. Там у нас человек восемьдесят, наверное.
— Да, тылам нашим достается, — покачал головой Карпович.
— А вы знаете, — перешел я к делу, — не исключено, что нам предстоит встретиться с американскими войсками.
Я сообщил все сведения, полученные от командарма, дал сигналы опознавания, предупредил, чтобы были внимательны ночью, если придется открывать огонь, особенно артиллерийский.
— Вдруг по американцам ударите вместо немцев. Что тогда будет? полушутя-полусерьезно спросил я.
Мы тщательно обсудили все детали и возможные варианты.
— Владимир Васильевич, — посоветовал я, — хорошо бы подобрать самых опытных и грамотных разведчиков на тот берег. Может быть, есть знающие английский язык? Обязательно с ними пошлите. А вас, Иван Иванович, — обратился я к начальнику политотдела дивизии, — прошу разъяснить всем красноармейцам и офицерам значительность того исторического события, свидетелями, а может быть, и участниками которого мы скоро будем.
— Лишь бы именно на нас вышли союзники, — сказал Русаков. — В грязь лицом не ударим! Глядишь, и действительно в историю попадем!
— Смотрите в другую «историю» не попадите, — предупредил я. — Максимум внимания во всем и ко всему. — И, прощаясь, добавил: — Будут искать, скажите, поехал к Чиркову, а лучше сообщите, где я, Миттельману, в штаб корпуса.
Машина понеслась в расположение дивизии Чиркова, откуда доносилась канонада, а я размышлял над последними фразами разговора. История. Историческая встреча. Кто из нас, защищая родную Москву, в битвах за Сталинград, на Курской дуге и в других сражениях думал, что участвует в событиях действительно исторического значения? Тогда об этом просто не думалось. Мы выполняли свой солдатский долг, присягу на верность Родине, приказ своего командира. А оказывались непосредственными участниками исторических событий, которые были действительно поворотными пунктами Великой Отечественной войны, успехами не только стратегическими, но и крупными политическими, оказывающими влияние на соотношение сил воюющих коалиций, на всю мировую политическую атмосферу того или иного периода.
