А внизу была чья-то приписка от руки:
Ваш Крюков пронес в сапоге нож и ночью зарезал в бараке человека.
Она не поверила своим глазам. Нож в сапоге? Зарезал? Какая-то дикая, чудовищная ошибка.
Но все, к сожалению, оказалось чистой правдой.
Информацию о том, что же на самом деле случилось в бараке, я собирал по крупицам. Изучал материалы следствия и судебного процесса. В колонии беседовал с начальством и самими заключенными, свидетелями происшедшего.
Постепенно складывалась такая картина.
В одном бараке с Крюковым находился некто Гаврилюк, бывший милицейский следователь, севший за крупную взятку. Вообще-то для бывших сотрудников органов создана специальная колония в Нижнем Тагиле, но тут что-то, видно, не сработало, произошла накладка, и Гаврилюк оказался в обыкновенном лагере.
С Крюковым у него с самого начала не сложились отношения. Гаврилюк, надо думать, на воле привык командовать и здесь тоже стал требовать от людей полного себе подчинения. А Крюков сразу же дал понять, что и сам не станет плясать под его дудку, и другим не позволит.
Стычки между ними происходили постоянно, по любому поводу. Заключенные в бараке чаще всего были на стороне Крюкова: мент, он и есть мент, хотя и бывший. Но Гаврилюка откровенно боялись. Боялись его пудовых кулаков, его зычного, хозяйского голоса, а особенно — кучки лебезящих перед ним, готовых ради него на все, послушных ему холуев.
Чем он их держал, большого секрета не представляло. Через кого-то из конвоя Гаврилюк наладил связь с волей и таким образом систематически добывал спиртное. А у кого в руках бутылка, тот и хозяин-барин.
Каким образом Гаврилюк получал водку, никто толком не знал, да и знать не хотел. Его дело. Но однажды так случилось, что, выходя вечером из барака, Крюков натолкнулся на солдата, передающего Гаврилюку что-то, завернутое в газету.
А утром за нарушение режима Гаврилюка на десять суток отправили в БУР, барак усиленного режима.
Вернулся он оттуда злой как дьявол и, увидев Крюкова, сказал:
— Донес, сука? Я сразу понял, что ты стукач. На роже написано.
— Врешь, — ответил Крюков, — поищи кого другого, кто на тебя доносил. Я этим делом не занимаюсь.
— Мозги-то мне не вкручивай, — сказал Гаврилюк. — Ты видел, ты и донес. Я вашего брата за версту чую. Знаешь, сколько таких, вроде тебя, говнючков было у меня на побегушках? Кто стучал за полсотни в месяц, а кто просто так, из любви к искусству. Славные ребятки, маму с папой продавали.
Крюков побледнел. Медленно и очень внятно произнес:
— Или возьми свои слова назад. Или… я тебя убью.
Гаврилюк захохотал.
Заржали и его холуи.
Из показаний свидетеля Маликова Д. К.
Угрозы в бараке слышались каждый день. Люди ведь живут здесь на нервах. Но слова Крюкова прозвучали как-то по-особенному. Никто, конечно, не поверил, что он всерьез. И все-таки…
Из показаний свидетеля Девятинина О. З.
Холуи Гаврилюка пригрозили Крюкову, что они его опустят. «Крепче ночью штаны держи…»
Из показаний свидетеля Белькова С. П.
Теперь дня не проходило, чтобы Гаврилюк не задирался с Крюковым. Но тот больше уже не отвечал, молчал…
Из показаний свидетеля Гончарова У. Ф.
Я обратил внимание, что ночью Крюков лежит с закрытыми глазами, но не спит. Я его спросил: «Все думаешь?» Он мне ответил: «Хватит, уже отдумался…»
Из показаний свидетеля Безбородова Д. Д.
Как-то Крюков мне сказал, что вообще он верит в судьбу. Одним суждено жить, а другим терпеть. Только всему должен быть предел…
Из показаний свидетеля Новогорова Т. П.
В тот вечер Гаврилюк рассказывал, как он спал с женой одного подследственного. Баба рассчитывала, что за это ее мужа отпустят, но суд влепил ему десятку. Мы хохотали. Кто-то сказал: «Жаль, у нашего Крюка нет жены. А то бы она нашу наседочку выкупила…»
Ночью в бараке проснулись от странного шума.
Над спящим на нарах Гаврилюком стоял Крюков. В руке у него тускло отсвечивал самодельный нож.
— Просыпайся, гад, — расталкивая Гаврилюка, с ненавистью сказал Крюков. — В последний раз спрашиваю, берешь свои слова назад?
Все остолбенели.
— Да он чумной! — крикнул Гаврилюк. — Да я тебя! — и попытался было вскочить с нар.
Но не успел.
Крюков с силой вонзил нож ему в живот.
Наступила мертвая тишина.
— Зовите охрану, — сказал Крюков.
Прочтя выданное мне в суде разрешение на свидание с приговоренным к высшей мере Крюковым С. В., начальник тюрьмы усомнился: «Не знаю, захочет ли он с вами разговаривать. Очень сложный человек».
Это я понимал и без него.
Крюкова привели. Я назвался, сказал, что о его деле в редакцию написала Галина Николаевна Сизова.
— Зачем? — спросил он.
Я объяснил: судебные инстанции пройдены, но остается еще помилование. Выступление газеты мало что решает, и все-таки если привлечь внимание общественности к сложной человеческой судьбе…
Он перебил меня:
— Я отказался подавать ходатайство о помиловании.
— Сроков тут нет, — сказал я. — Еще не поздно.
Он ничего не ответил.
Я вспомнил, как суетился, лебезил и при этом сильно негодовал приговоренный к смерти Вакорин. Там было все ясно. Сейчас передо мной стоял совсем другой человек.
— Сергей Васильевич, — сказал я. — Мне бы все-таки хотелось поговорить с вами.
Он пожал плечами. Обернувшись к конвоиру, попросил:
— Уведите меня.
— Все? — спросил меня конвоир. Я кивнул.
Крюков ушел, не оглядываясь.
Позже я узнал, что смертный приговор ему заменили пожизненным лишением свободы. Даже без его ходатайства.
Я уже говорил, что в пору моей работы в Комиссии по вопросам помилования мы долго пробивали закон о замене смертной казни пожизненным лишением свободы.
Если преступление настолько страшно, что любой, даже самый длительный срок — слишком мягкое наказание для преступника, то единственно адекватная для него кара — пожизненное заключение. И без смертной казни обойдемся, и злодея не пощадим.
Закон этот проходил очень туго. Депутаты Верховного Совета недоумевали: общество, страну захлестнула небывалая волна преступности, убийцы и насильники вконец обнаглели, а вы проявляете гнилой либерализм?
И все-таки, как альтернатива смертной казни при помиловании, пожизненное заключение в законе появилось. Противники смертной казни могли вздохнуть с облегчением.
