Гитлер думал о продолжении войны в Западной Европе, ему по-прежнему был необходим Коба. Ненавидя свою уступчивость, он вынужден был пойти навстречу.
Новый договор о дружбе и границе с Германией заключили. Несчастную Польшу разделили в четвертый раз. Мы получили чуть больше половины ее территории.
– Теперь Ильич может спать спокойно. Вся Украина и вся Белоруссия входят в Советскую Россию, – сказал Коба.
Правда, вместе с Ильичом спали спокойно все его друзья, пока Коба делил мир с антисемитом, ненавидящим большевизм…
Но в моих глазах Коба прочел только восторг, вызванный мудростью Вождя.
К нам отошла территория с населением девятнадцать миллионов человек.
Из этой цифры надо отнять около полумиллиона – их Коба отправит в лагеря. Сколько тысяч будут расстреляны, не знаю даже приблизительно. Хотя это мучает меня до сих пор, я ведь присутствовал при расстреле польских офицеров.
Мне нелегко, но должен вернуться к этой истории.
Сразу после завоевания Польши перед Гитлером возникла проблема: что делать с населением? Эту проблему он решал, исходя из принципов расовой теории национал-социализма.
Генерал-губернатором Польских земель Гитлер назначил Ганса Франка. Франк был нацист, изувер, каких оказалось тогда удивительно много среди немцев. Начал он, как положено, с тотального уничтожения евреев. «Конечная цель» – так стыдливо называлась в документах эта акция. Через год, выступая перед эсэсовцами, Франк весело подводил первые итоги: «Я не смог уничтожить всех вшей и евреев за один год, но если вы поможете, цель будет достигнута» (фраза имела большой успех у эсэсовской аудитории).
Одновременно с евреями началось уничтожение польской элиты.
Гитлер выразился ясно: «То, что мы сейчас определили как «руководящий слой Польши», нужно будет ликвидировать. То, что вновь вырастет им на смену, нужно обезопасить, то есть в соответствующее время снова устранить… Чем меньше останется поляков, тем лучше».
Так началась акция под кодовым названием «АБ». Франк так объяснял ее смысл: «Я совершенно открыто объявляю, что эта акция будет стоить жизни нескольким тысячам поляков, прежде всего из руководящего слоя и польской интеллигенции». Цель этого геноцида немцы определили просто: «стереть навеки само понятие «Польша».
Все эти «наставления» были переданы нашими агентами, и я показал их Кобе. Он прочитал и промолчал. Уже вскоре мне пришлось узнать, что Коба размышлял над похожей проблемой: что делать с тысячами военнопленных поляков?
Поляки помнили о нашей недавней борьбе с Гитлером. Если с немцами сражались до конца, то нашим войскам польская армия не оказывала сопротивления, поляки просто отступали или сдавались в плен.
Мы захватили более двухсот пятидесяти тысяч пленных. Их разместили в тюрьмах и лагерях, находившихся в ведении НКВД и Берии. Постепенно солдаты и унтер-офицеры, проживавшие прежде на оккупированной нами части Польши, были отпущены по домам (жившие на немецкой – передавались немцам).
Часть офицеров, жандармов и полицейских разместили по тюрьмам или отправили на работы в шахты. Но «верхушка» офицерского корпуса – генералы, полковники и прочие высшие офицеры (всего около двадцати тысяч человек) – содержалась в трех наших лагерях.
Как любили делать богоборец Ильич и бывший семинарист Коба, эти лагеря разместили в бывших монастырях. Осташковский лагерь – в Ниловой пустыни, Старобельский – в бывшем женском монастыре, и наконец Козельский лагерь – в знаменитой Оптиной пустыни.
В Оптиной жили когда-то провидцы, великие оптинские старцы, здесь бывал Лев Толстой. Сейчас тут расположился лагерь – колючая проволока, собаки и охрана…
Коба отправил меня посмотреть, что там творится.
Зима тридцать девятого – сорокового годов была нестерпимо морозной. В кельях стоял лютый холод. Были оборудованы трехъярусные нары, но все равно мест не хватало. Пленные спали по очереди или прямо на ледяном полу. Не работали баня и прачечная, не было соломы для тюфяков… Я зашел в храм – там вповалку лежали люди, спали прямо в алтаре.
Я написал скромный отчет о вопиющем бедламе и неорганизованности.
Коба прочел, сказал:
– Ничего, в двадцатых они взяли в плен сотню тысяч наших, и нашим тоже было у них ой как не сладко! Теперь пускай терпят! Но с бедламом покончим, порядок наведем…
И он навел желанный порядок.
В лагеря была заслана агентура, завербованы осведомители («осведомы», как у нас их называли), одновременно начались допросы пленных.
К концу февраля стало ясно: ужасающие условия заключения польских офицеров не сломили. Как доносила агентура, они по-прежнему жаждали борьбы, мечтали о возрождении независимой Польши и этим жили. Они дружно отпраздновали День независимости Польши и именины Пилсудского. Беспрерывно писали заявления, требовали отпустить их в нейтральную страну – бороться с фашистами.
Как отмечали многие «осведомы», поляки жаждали организовать повстанческое движение на прежних польских землях, нынче немецких и наших.
Но немцы с самого начала договорились с Кобой: пресекать всякие попытки возрождения Польского государства.
Именно в это время, когда Франк проводил акцию «АБ» – уничтожения «руководящего слоя» поляков, Коба решил ликвидировать офицерский корпус, находившийся в его лагерях.
В самом конце февраля сорокового года Коба вызвал меня в Кремль.
В кабинете был Берия. Он докладывал:
– Польских офицеров в лагерях больше двадцати тысяч человек.
– Армия, – мрачно сказал Коба.
– Мы разбросали их по трем лагерям и нескольким тюрьмам, но надо что-то решать с ними, – продолжал Берия.
– Хочешь предложить собрать съезд партии – обсудить этот вопрос? – усмехнулся Коба и повторил зло: – Они – армия. Пусть пленная… Можно, конечно, кормить и одевать всю эту ораву и ждать, когда они поднимут мятеж у нас в тылу. Товарищи старшего поколения, к примеру мы с Фудзи, хорошо помнят мятеж пленных чехов у нас в Сибири…
Я понял.
Берия тоже понял, что хочет Хозяин. И предложил:
– Думаю, эту контрреволюционную сволочь надо срочно разгрузить. Проблема эта решаема. Козельский лагерь можем разгрузить прямо в Катынском лесу, лес глухой, подчас непроходимый, часть лагеря можно ликвидировать во внутренней тюрьме в Смоленске. В Старобельском и Осташковском лагерях, думаю, удобнее провести разгрузку во внутренних тюрьмах управлений НКВД.
– Ишь какой решительный – сразу стрелять, – удовлетворенно заметил Коба. – Нет, эта акция серьезная, вопрос о человеческих жизнях… пусть даже жизнях врагов, – рассуждал мой человеколюбивый друг, – и она должна быть санкционирована. Надо собрать Политбюро, ты выскажешь свое предложение, объяснишь опасность этих потенциальных противников советской власти…
