Восемьдесят три стрелка вышли из Внезапной с двумя офицерами. А вернулось всего два десятка с половиной при одном, да и то раненом командире. Мы потеряли девятна-дцать убитыми, да еще пятеро скончались от ран и потери крови. Дорого нам стало освобождение генеральской жены и ее компаньонки, но спасение женщин равно спасению солдатской чести, да к тому же спасли мы три жизни вместо двух. Три потому, что супруга генерала Граббе ожидала ребенка, хотя я узнал об этом позже. Да, мы стали героями, и о нас разговоров сегодня во всех линейных крепостях.
Кусками, обрывками какими-то - да и то чаще в забытьи, чем в яви, вспоминаю, как брели мы, чудом спасенные, к крепости Грозная по неласковой кавказской земле. Не брели - ползли, еле волоча ноги. Солдаты из Грозной тащили на себе наших обессилевших раненых, я тащился сам... Нет, нет, я на Прова опирался, счастливчика Прова, которого ни разу так и не зацепило. Ни клинком, ни пулей. А Сурмил с кем-то из грозненцев нес потерявшего сознание Моллера, голову которого бережно поддерживала Вера. В оборванном, окровавленном платье, с растрепанными и спутанными волосами... И генеральша тоже оборванная и тоже почему-то окровавленная - шла пешком, опираясь на кого-то из офицеров Грозненского гарнизона...
А потом нас всех отправили в лазарет. Всех, даже целехонького Прова. Смутно помню, как меня осматривали врачи, как кто-то из них ворчал неодобрительно:
- Кровь остановить - это еще понятно. Но зачем он весь бок себе обжег?..
Бок и вправду горел как в аду. Чем-то они его помазали, и я уснул. Провалился часов на четырнадцать...
- Братцы, да ни при чем тут я!.. Я до Грозной и добежать-то не успел, глядь - батальон с артиллерией!..
Слова помню: я от них проснулся. А может, очнулся... Сурмил с побитым видом бродил по огромной нашей палате и виновато оправдывался:
- Да ни при чем я, братцы. Совсем ни при чем: кто-то другой Грозную по тревоге поднял...
Беслан... - подумал я. И опять провалился...
- Олексин! Господин Олексин...
Открыл глаза. Надо мною - черноусое незнакомое лицо. Тонкое, по-мужски жесткое и... и по-кавказски строго красивое.
- Очнулись? Павел Христофорович хочет задать вам несколько вопросов.
Увидел генерала Граббе за спиной черноусого подпоручика, попытался привстать, да боль подвела. Весь бок скрючило.
- Лежите, Александр Ильич, лежите спокойно, - поспешно сказал Граббе. Всего несколько вопросов. Можете ответить? Меня наместник вызвал для подробного отчета, а поручику Моллеру врачи говорить запре-тили.
- Так точно, ваше превосходительство.
Он коротко расспросил о нашем поиске. Как шли, кто провел к Аджи-Юрту, как удалось освободить женщин без боя. Многое он уже знал - думаю, что со слов Веры Прокофьевны, потому что упорно полагал меня главным героем. Затем - о том, как нас настигли чеченцы, как Моллер выбрал единственное место, где можно было укрыть женщин от пуль и хоть как-то держаться. Тут мне стало полегче, потому что я начал рассказывать не о себе, а о поручике, о его хладнокровии и предусмотрительности. Вспомнил, как послали Сурмила в Грозную, как Моллер, сколько мог, тянул переговоры, как начались атаки.
- Сурмил все равно не успел бы...
- Знаю, Олексин. Он встретил батальон уже на марше. Командир батальона капитан Оскоцкий доложил, что о вашем положении рассказал постам какой-то чеченец. И тут же умчался без подробностей.
- Это - Беслан, наш проводник. - Я вдруг все вспомнил и поспешил с добавлением: - Его единственного сына захватили казаки из станицы Червленой. Он собирает деньги на выкуп, ваше превосходительство, и я ему обещал...
- Как зовут сына?
- Леча. Так он его называл.
- Займись, Борзоев, - бросил через плечо генерал своему то ли переводчику, то ли порученцу.
- Будет исполнено, Павел Христофорович.
- Кто из солдат наиболее отличился?
- Все достойны, ваше превосходительство. Понимаю, всех не наградишь: Сурмил в сражении не участвовал, а Прова Сколышева даже не ранило...
- Никого не забуду, - улыбнулся Граббе и чуть наклонился ко мне: - Но вам - моя особая благодарность, Александр Ильич, совершенно особая. Вы мне не только супругу, но и будущего ребенка спасли. Как только врачи разрешат, прошу быть моим гостем. До окончательной поправки, а может, и решения судьбы вашей.
Пожал мне руку и ушел. А я, окончательно придя в себя, узнал, что пятеро из тяжко раненных уже здесь Богу душу отдали, и, признаться, обрадовался, что сознание мое это не восприняло. И подивился, чему это солдаты так рады. Оказалось, каждый по червонцу получил из рук генеральского черноусого порученца...
К вечеру того же дня пришла Вера. Подошла к моей койке, встала на колени и неожиданно поцеловала мне руку.
- Что вы, Вера Прокофьевна!..
- Вы дважды спасли меня. Дважды!.. И для вас, дорогой мой Александр Ильич, я - просто Вера. Всегда - Вера.
- Спасибо. Как мой ротный, Вера? Знаю, что подле него вы днюете и ночуете.
- Он тяжело ранен. Пуля попала в плечо, но и рану разворотила, и крови он много потерял. Я гранатовым соком его отпаиваю, врачи посоветовали.
- Гранатовый сок для боевого офицера - лучшее лекарство. А что слышно о человекоподобном майоре Афанасьеве?
- Ничего, но я его теперь не боюсь.
Я усмехнулся:
- Повзрослели?
- Нашла семью, которая не даст меня в обиду. Аглая Ипполитовна - чудный человек. И Павел Христофорович тоже, хотя я его побаиваюсь. После всех событий они объявили, что считают меня дочерью. По крайней мере до той поры, пока не выдадут замуж.
- Ну, за этим дело не станет, я полагаю?
Вера очень смутилась, порозовела, поцеловала меня в лоб и сказала:
- До завтра.
Но на следующий день первым появился подпоручик Борзоев, порученец генерала Граббе.
- Я нашел Лечу.
- Дорого запросили?
- Ну какой же линейный казак не исполнит просьбы генерала Граббе, Олексин? Леча уже под крылышком Аглаи Ипполитовны. Как мне передать его Беслану?
- Беслан выйдет на встречу только ко мне, поручик.
Борзоев улыбнулся:
- Мы с ним - из одного тейпа, Олексин. Следовательно, почти родственники.
- Я дал Беслану слово. И исполню его, как только сумею взгромоздиться на лошадь. Желательно белую.
- Завтра можете начать тренировки, поскольку врачи разрешили перевезти вас в генеральский особняк.
* * *
И вот я - в просторном генеральском особняке, расположенном в садах на окраине города. Меня встретили как родного, генеральша всплакнула и расцеловала в обе щеки, Вера засияла и по-сестрински прикоснулась губами, попав в порядком отросшие бакенбарды. Тут же проводили в просторную, всю в коврах на восточный манер комнату с прямым выходом в сад и в помощь отрядили смекалистого паренька-армянина. Паренька звали Суреном, он показал мне дом и сад и торжественно обещал содержать в порядке мою обувь и одежду.
