Король выжидал, по-прежнему надеясь на поддержку духовенства и знати, которые тем не менее хотели ограничить власть монархии. Он не испытывал никакой нежности по отношению к третьему сословию, и тем более их требованиям на права, которые становились все более настойчивыми. Как обычно, он колебался. Некер советовал ему не считаться с мнением принцев, которые не выражали мнения народа. Людовику XVI нужно было противостоять принцам, чтобы вернуть свою популярность, в которой он так нуждался. Для него все это сводилось к увеличению количества депутатов третьего сословия в Генеральных штатах, и ничему больше. Он даже не ставил вопроса о праве на поголовное голосование.
Прежде чем принять решение, он решил собрать особый совет, в котором участвовали в первую очередь его жена и братья. До сих пор Мария-Антуанетта довольствовалась лишь тем, что заседала в министерском комитете, не принимая никаких решений. «В таком противоречивом союзе королева вела себя очень мудро, сохраняя при себе свое мнение и избегая очевидной поддержки одной из сторон», — писал Мерси императору. На этом совете 27 декабря 1787 года она не произнесла ни слова, но одобрила решение удвоить количество депутатов третьего сословия, что вызвало большое недовольство ее родственников. Так же как и се муж, она уступила требованиям министров, которые, как ей казалось, обеспечат будущее монархии.
Никогда еще Мария-Антуанетта не чувствовала себя так одиноко, как в начале 1789 года. Большинство се современников, начиная с Мерси, видели в событиях прошлого года начало ужасной революции. С момента отставки Ломени де Бриена, королева понимала, что ни на кого из своих друзей она не могла положиться. Время шло, и теперь уже неоткуда ждать помощи. Аббат Вермон настаивал на том, чтобы она рассталась с герцогиней де Полиньяк. Подруги несколько раз даже ссорились. Прекрасно осведомленная о том, какие меры предпринимает аббат, чтобы разлучить их с королевой, герцогиня попросила королеву защитить се. Однако королева «обращается довольно сухо со своей подругой». По словам Бомбеля, отношения между ними были близки к разрыву. Королева тем не менее удержалась от разрыва с мадам де Полиньяк прежде всего потому, что над ее собственной головой нависла угроза и ей нужно было найти укрытие и защиту у своей подруги.
Отношения в королевской семье также не отличались теплотой и любовью. Принцы становились на сторону патриотов, а граф д'Артуа выступал, как защитник знати. Однако все они, не колеблясь, противостояли королю, когда все трое собирались вместе. Мария-Антуанетта грустно заключала, что Людовик XVI не осмеливается предстать перед своими братьями как властный монарх. Королева всегда испытывала большое недоверие по отношению к родственникам со стороны мужа. Отношения придворных к ней стало намного более подозрительным, они словно наблюдали за ней. Вот уже несколько месяцев при дворе распространялся странный слух. Говорили, что брат короля еще на первом заседании ассамблеи представил досье, которое доказывало незаконность детей Людовика XVI. Формальных доказательств не было, а потому на эту тему говорили лишь в полголоса. Шептались даже о возможной ссылке королевы в Валь-де-Грас. Тетушки предложили своему племяннику выслать ее назад, в Вену. Для некоторых апологетов старого королевского двора это мера рассматривалась как «единственное и последнее лекарство, способное излечить страну от ненависти». Многие хотели убедить Людовика XVI в том, что Мария-Антуанетта «увезет с собой проклятье и ненависть народа, и ее отъезд вернет королевской власти силу и мощь». Однажды в лесу друзья короля по охоте обнаружили его сидящим па траве и читающим пасквильные письма против королевы. Однако все попытки разлучить короля и королеву лишь сближали их еще больше. Людовик XVI по-прежнему был искренним и правдивым с королевой.
«Знаете ли вы женщину, которая была бы более несчастна, чем я?» — спрашивала она у графа Эстергази, которого считала своим близким другом. «Можно себе представить, насколько эта добрая и милая женщина должна страдать, — писал Бомбель. — К сожалению, трудная задача — доказать ей, что большинство подобных страданий всегда сопутствуют роли королевы Франции. Ее собственное самолюбие ослепило ее, и чувствуя свое превосходство над королем, она посчитала, что вправе поставить себя выше обстоятельств и даже выше собственной роли. Ее желание помочь брату разрушило образ королевы для нации, которая хотела и должна была считать ее идолом. Вполне возможно, что императрица, которую королева боготворила, изначально старалась воспитать в своих детях чувство власти и превосходства. Однако чтобы сбылись все ее проекты, ей нужно было воспитать в се детях серьезность, решимость перед опасностью, мудрость в принятии решений, умеренность в делах, последовательность в планах, ловкость в поведении и, наконец, уважение к иностранцам. Когда хотя бы половина всех этих качеств не присутствует в характере женщины, ей лучше развить в себе любовь и уважение, благовоспитанность и религиозность, качества, угодные Богу». В начале года королева стала все меньше и меньше вмешиваться в общественные дела. По-видимому, ничего не могло изменить ее образа жизни. Она все чаще и чаще проводила вечера у мадам де Полиньяк, мадам д'Оссен, графини д'Артуа. В сопровождении фортепиано она пела плохо поставленным голосом арии Дидоны, Армиды, Химены, вызывая маленькое общество на аплодисменты. Она не отказывалась и от тура вальса, игры в лото, спектаклей и представлений. Мария-Антуанетта наносила в Медоне визиты своим тетушкам, которые ненавидели ее. Однажды она долго играла там с маленькой Адель д' Осман, будущей графиней де Буан, которая получила в подарок от мадам Аделаиды великолепную куклу. Для карнавалов королева готовила своим детям красивые маскарадные костюмы, ее часто видели у герцога Нормандского, а также у своей дочери.
В ноябре 1788 года Ферзей вернулся во Францию после нескольких месяцев войны в Финляндии, в армии Густава III. Все это время, когда он был вдали от своей королевы, он писал сотни писем «Жозефине», об этом свидетельствует его личный дневник, с большим нетерпением ждал курьеров из Версаля. И снова зимой 1788–1789 года он разрывался между Версалем и полком.
Беспокойство королевы лишь еще больше подтверждало для некоторых необходимость меры, которая приближала день созыва Генеральных штатов. Она старалась скрыть свое волнение, чтобы поддержать волю и решимость короля, настроенного очень жестко, который, однако, по-прежнему опасался этого критического момента. Наставления Мерси не могли успокоить и убедить ее. В Версале, говорил он, «представляют этот факт, как ужасное бедствие, пророчат даже, что оно станет началом ужасного конца для всего королевства». Посол, не колеблясь, говорил о «революции, которая готовилась против монархии». Франция вступила в страшную предвыборную прелюдию этого необычного собрания. На улицах теперь можно было услышать самые свободолюбивые высказывания. По всей очевидности, народ с нетерпением ждал изменений. Не вдаваясь в подробности всех этих преобразований, можно отметить, что большинство, которое, впрочем, еще проявляло уважение к своему монарху, хотело ограничить его власть. И король и королева по-прежнему думали, что Генеральные штаты, затронут лишь экономические проблемы, проблемы финансового кризиса, а также изменения налогового законодательства. Ни один, ни другая не могли себе представить изменений, которые назревали во Франции.
