А кругом живут люди, и никто не знает, что рядом семья умирает с голоду.
Горничная Аннушка говорила мне:
— Только воду и пили… Дети то и дело просили графин переменить… И какие крепкие — молчат, что голодны! А мне и невдомек. Уже после догадалась — кусочек хлеба дала — да было поздно. Мальчик уже чуть не умирает, стонет лежит.
Только тогда горничная сообщила об умирающем ребенке жильцам, и дело выяснилось. Послали за доктором. Тот нашел что-то близкое к голодному тифу и бесплатно устроил лекарство. Еще момент — и мальчик бы умер.
И теперь бедный Любомир не может еще ни пить, ни есть и с трудом принимает лекарство. А трехлетняя Райка поправилась.
Вчера был третий день с момента первого визита доктора.
Положение отчаянное. Пока кормят жильцы-соседи, но их мало и люди также без средств. С квартиры гонят. Ни на лечение, ни на пищу… и ехать некуда! и молчат…»
Кстати, и сам Владимир Алексеевич помог Маноловой деньгами. И, ясное дело, рассказал об этом в следующей публикации. Наш герой не был бы Гиляровским, если бы упустил возможность лишний раз порекламировать себя…
В мятежном 1905 году он не остался в стороне от политической жизни. В партию, правда, не вступал, на митингах не появлялся (разве что в качестве репортера), но, при случае, мог посодействовать рабочим в классовой борьбе. Однажды, например, вскоре после известного «кровавого воскресенья», к нему явился почтальон. Только не по служебной надобности, а, можно сказать, по личной. Сообщил секретарю:
— Вот, петицию ему принес. Не шибко мы грамотные, не так складно у нас выходит, а на митинге выкрикнули: «Гиляровского надо попросить отредактировать, он душевно к простому народу относится, не откажет! Кто ему почту носит, тот пусть и сходит». Вот я и пришел. Не откажет он в просьбе, а?
Владимир Алексеевич не отказал — взял карандаш, прошелся по «петиции». А в ней, естественно, насчет царя — какой он деспот, и т.д., т.д., т.д. Но наш герой не испугался ввязываться в эту, в общем-то, небезопасную историю.
Следом за почтальоном заявились депутации от железнодорожников, затем от акушерок. По Москве поползли слухи: Гиляровский редактирует петиции. Однако это совсем не тревожило «короля репортеров». Пусть, дескать, говорят.
И продолжал править «петиции» — безотказно и конечно же бесплатно. Больше того — в дни Декабрьского восстания пускал к себе огромные компании революционно настроенных студентов — переночевать, чтобы они не попадались на глаза полиции. Правда, кроватей не предоставлял — спать им приходилось на полу, на тюфяках, матрацах и коврах.
Зять Гиляровского В. М. Лобанов оставил любопытное воспоминание, написанное со слов художника С. В. Иванова. Время действия — 1905 год. Место действия — Московский университет, где в оцеплении жандармов пребывают поддержавшие мятеж студенты.
«Гиляй ходил по аудиториям, по коридорам, разговаривал со студентами, потом дернул меня за рукав и говорит:
— Сергей Васильевич, давайте на минутку съездим по одному делу.
Вы ведь лучше меня знаете, что спросить Владимира Алексеевича: "Куда ехать? " — это не только вызвать у него бурное негодование, но и сорвать то, что он задумал. При таких словах, как «куда», Владимир Алексеевич часто решительно отказывался куда бы то ни было двигаться.
Я дипломатически спросил:
— Надолго ли?
— На минутку, — ответил он. — Совсем близехонько! А съездить нам надо.
— Поедем, — сказал я.
— На своих на двоих, — добавил Владимир Алексеевич. — Ведь извозчики объезжают теперь Моховую и Манеж, поскольку здесь казачьи отряды.
Выбрались мы двором, через калитку в Долгоруковский переулок. Идем… Вышли на Тверскую. Пошли вверх к Страстному. Доходим до филипповской булочной. Гиляй молчит, молчу и я. Входим в булочную, свернули куда-то за прилавок. Владимир Алексеевич спрашивает кого-то:
— Дмитрий Иванович у себя?
Слышу ответ:
— У себя, пожалуйте.
Входим. За столом сидит хозяин пекарного дела не только Москвы, но, пожалуй, и частицы России, поскольку филипповские баранки даже в Сибирь вагонами отправлялись. Поздоровались. Гиляй понюхал табачку, угостил из табакерки Дмитрия Ивановича и говорит:
— Знаешь, что студенты второй день в университете сидят и их казаки сторожат?
— Слыхал. Ребята говорили.
— А ты знаешь, что им есть надо?
— Конечно, Владимир Алексеевич, надо, как нам всем.
— А где взять? К тебе, что ли, сюда бегать или же по соседним булочным по мелочам собирать?
— По мелочам дело сложное. Много не соберешь. Да и хлопотное это дело, Владимир Алексеевич.
— То-то и оно-то, Дмитрий Иванович!
— Что же надо, Владимир Алексеевич?
— Надо немногое: чтобы ты распорядился послать в университет несколько корзин с калачами. Корзин, конечно, не одноручных, а двуручных. Помочь надо молодежи. За нас ведь работает. Какая молодежь — горячая, готовая ко всему и на все! Вот Сергей Васильевич, — обратился он ко мне, — надеюсь, подтвердит, мы с ним только что оттуда, из университета.
Дмитрий Иванович немного помешкал и сказал сидящему невдалеке от нас служащему:
— Василий, слышал разговор? Распорядись сейчас же послать несколько корзин калачей.
— Только обязательно тепленьких, — добавил Владимир Алексеевич.
— Мы вчерашними не торгуем, Владимир Алексеевич, а тем более по личному приказу Дмитрия Ивановича, — сказал филипповский служащий.
Через час, обходя аудитории, я наблюдал, как молодежь с аппетитом уплетала филипповские румяные калачи, не зная, кому она этим обязана».
Многое здесь вызывает недоверие. Во-первых, эффект «испорченного телефона»: сначала рассказал Иванов, а потом — Лобанов. Во-вторых, книга воспоминаний В. Лобанова, изданная в 1972 году, сплошь изобилует так называемым революционным пафосом — словно автор боялся, в ином виде эту книгу вообще не издадут. Соответственно, мог и приврать. В-третьих, как-то очень уж хрестоматийно, ожидаемо появляется здесь господин Филиппов. Дело в том, что этот булочник (а если не он сам, то его служащие) в официальной революционной мифологии нередко фигурировал как этакий добрый ангел повстанцев 1905 года. Соответственно, Лобанов мог просто-напросто подредактировать какой-нибудь расхожий миф. И, в-четвертых (а на мой взгляд, в самых главных), это было не совсем в характере нашего героя.
Да, после революции он будет (и нам с этим предстоит еще столкнуться) всячески раскручивать себя как страстного, непримиримого борца с самодержавием (ничего страшного, не он один). Да, еще до революции Владимир Алексеевич нередко демонстрировал умеренный либерализм и недовольство царским строем. Но именно что умеренный. И демонстрировал — тоже умеренно, на уровне экспромтов, сказанных в узких кругах, помощи в редактировании «петиций» (отнюдь не афишируя таких поступков) и периодических столкновений с Цензурным комитетом (а такие столкновения имели все, имевшие в то время отношение к печати). Да, увести из-под удара цензора свой журнал «Спорт» — святое дело. Но снабжать продовольствием мятежников — как-то не очень в это верится.
