Был у меня когда-то младший брат, которого звали капитан Бурдей; он считался одним из храбрейших и достойнейших воинов своего времени. Хотя он и приходится мне родней, я обязан сказать это, пусть даже слова мои прозвучат нескромно; его доблестные победы во всех наших войнах — тому убедительное доказательство; во Франции не было полководца опытнее и бесстрашнее его; в Пьемонте его числили одним из тамошних Родомонтов. Он погиб при осаде Хёсдена, в самой последней схватке.
Отец с матерью избрали для него литературное поприще, почему и послали его в восемнадцатилетнем возрасте в Италию для учения; он остановился в Ферраре, ибо госпожа герцогиня Феррарская, Рене Французская, очень любила мою мать и потому решила держать ее сына при себе, благо в городе имелся университет. Но брат, не имея никаких способностей к литературным занятиям, злостно пренебрегал учебою, а вместо нее увивался за женщинами, ублажая их и себя любовью; наконец увлекся он одной французскою вдовой дамою, госпожою де Ла Рош, состоявшей при герцогине Феррарской; они страстно полюбили друг друга и вовсю наслаждались своею любовью, как вдруг отец, видя неспособность моего брата к ученым занятиям, отозвал его домой.
Дама, пылко влюбленная в моего брата и боявшаяся потерять его (тем более что она была лютеранкою), умоляла его взять ее с собою во Францию, ко двору королевы Маргариты Наваррской, при которой состояла до того, как попасть в свиту к мадам Рене, когда та вышла замуж и уехала в Италию. Брат, по молодости лет и легкомыслию, обрадовался сей приятной компании и довез даму до Парижа, где находилась в ту пору королева, весьма милостиво встретившая ее, ибо дама эта, даром что вдова, отличалась и остроумием, и умом, и любезным обхождением, и красотою.
Брат мой, проведя несколько дней с матерью и бабкой, жившими при дворе, уехал затем к отцу. Но по прошествии некоторого времени, совершенно разочаровавшись в литературных занятиях и поняв, что сие не его призвание, покинул родных и отправился воевать в Пьемонт и Парму, где и прославился ратными подвигами. Так провел он в войнах пять или шесть месяцев и все это время носа не казал домой; наконец приехал повидаться с матерью, по-прежнему состоявшей при королеве Наваррской, а двор тогда находился в По; встретив королеву после вечерни, он почтительно приветствовал ее. Королева была любезнейшей дамою в мире; она весьма обрадовалась брату и, опершись на его руку, целый час или два прогуливалась с ним по церкви, расспрашивая о пьемонтских войнах в Италии и многих других вещах, на каковые вопросы брат отвечал столь подробно и красноречиво (а он за словом в карман не лазил), что королева осталась очень довольна как беседою, так и созерцанием собеседника, отличавшегося красотою, благородным обликом и молодостью (ему сравнялось тогда двадцать четыре года). Наконец по завершении сей длинной беседы — а характер и природа высокодостойной королевы были таковы, что она любила вести долгие занимательные разговоры и между тем, слово за слово, прогуливаться вместе с собеседником, — подвела она брата к гробнице госпожи де Ла Рош, скончавшейся три месяца тому назад и, взявши его за руку, спросила: «Кузен (она называла его так потому, что одна девица из рода д’Альбре вышла замуж за дворянина из семьи Бурдей, чем, впрочем, я отнюдь не собираюсь бахвалиться и пользоваться), не чувствуете ли вы, как что-то трепещет и шевелится у вас под ногами?» — «Нет, сударыня», сказал он. «А подумайте-ка получше, кузен!» — настаивала королева. На это брат отвечал: «Сударыня, стараюсь изо всех сил, но ничего не чувствую, да и чувствовать не могу, ибо ступаю по каменным плитам». — «Ну так сообщаю вам, — сказала тогда королева, не мучая более брата загадками, — что вы стоите на могиле, а значит, и на прахе несчастной, погребенной здесь госпожи де Ла Рош, которую так любили. И поскольку душа человека продолжает жить и чувствовать после его смерти, нет сомнений в том, что прах этой достойнейшей дамы, столь недавно покинувшей сей мир, встрепенется под вашими ногами. И толстая каменная плита, помешавшая вам ощутить сей трепет усопшей, — не помеха. Потому и прошу вас оказать ей почести, подобающие умершим, а особливо страстно любимым, — иначе говоря, прочтите над могилою „Pater noster“, „Ave Maria“ и „De profundis“ и окропите ее святою водой в доказательство того, что вы столь же верный возлюбленный, сколь и добрый христианин. А я вас оставляю». И с этими словами королева удалилась. Покойный мой брат не замедлил исполнить все, ею приказанное, вслед за чем вновь пошел к королеве, которая встретила его шутливыми упреками, будучи великой искусницей в словесных проказах и остроумии.
Вот каков был милостивый нрав сей принцессы, что с должной мягкостью и добротою выполнила тяжкую свою задачу, посвятив моего брата в печальную новость.
Любезные ее речи напоминают мне эпитафию на могиле одной куртизанки, погребенной в Риме, в церкви Санта Мария дель Пополо; на гробнице ее было начертано: «Quaeso, viator, ne me diutius calcatam amplius calces» (Прохожий, ты, кто столько раз меня топтал, давил и тряс, не топочи на сих камнях, оставь в покое бедный прах). По-латыни изречение это более коротко и емко. Но я привожу и перевод для развлечения читателя.
Итак, завершая сию часть, скажу, что нет ничего удивительного в изречении той испанской дамы, услышанном ею от прелестниц, много любивших и любимых, коим нравятся похвалы, комплименты и превозношения, хотя от былой их красоты ничего уж не осталось; самое большое удовольствие, какое вы можете доставить им, — это заверить, что они ничуточки не изменились и не постарели с годами, особливо же от талии и ниже.
Я слышал историю об одной красивой и достойной даме, сказавшей другу своему: «Уж не знаю, какие тяготы принесет мне в будущем старость (а было ей пятьдесят пять лет), но, слава богу, я никогда еще так резво не занималась любовью, как нынче, и никогда еще она не доставляла мне столько услад. Коли оно так будет и впредь, до самых преклонных лет, мне и старость не страшна, и не жалко прожитой жизни».
Итак, относительно любви и любострастия я привел и здесь, и в других суждениях достаточно примеров, не слишком, впрочем, подробно трактующих нынешний сюжет. Обратимся же теперь к другой максиме, говорящей о том, что красота прелестниц наших, от талии и ниже, не вянет с приходом старости.
Разумеется, к сему испанская дама присовокупила множество убедительных обоснований и изящных сравнений, уподобив, в частности, красавиц дам тем величественным старинным прекрасным зданиям, некогда возвышавшимся над всеми остальными, коих даже и руины хранят былую красоту; таких домов множество встречается в Риме — это и великолепные античные дворцы, и роскошные, хотя и разрушенные, палаццо, и грандиозные цирки, и обширные термы, чьи камни свидетельствуют о прежнем величии и по сю пору внушают людям робость и восхищение, ибо даже развалины эти дышат величавой, мирной или грозной красотою; на некоторых из них возведены новые, современные, весьма красивые строения, словно в доказательство того, что старинные сооружения ничуть не хуже, а то и получше нынешних; вообще такое нередко случается в строительстве, когда опытные архитекторы и каменщики, найдя старинные фундаменты, возводят дома прямо на них, ибо предпочитают древние руины новой кладке.
