«Кострома Mon Amour». Незадолго до этого он закончил запись дебютного альбома Deadушек и полностью растворился в атмосфере индастриала, электропанка и глобальной работы с компьютерами. Это было именно то, что искал Гребенщиков.
«По своей сути это был почти инструментальный альбом, — уверял меня Докшин. — И никого особенно не смущало, что к жизни эти композиции никакого отношения не имели. Мы сделали огромное количество наложений духовых, струнных инструментов, массу реверсированных звуков, использовали шумы из «Библиотеки ВВС»... Насколько я помню, такого ни у кого в стране ещё не было».
Свобода аранжировок и композиционных структур разрослась до неприличия. К примеру, «Магистраль» представляла собой восьмичастную сюиту, в которой использовались как радиосэмплы, так и хористы, исполнявшие безумные тексты — с музыкой в духе произведений Рахманинова. О том, чтобы воспроизвести это психоделическое раздолье на концертах, не могло быть и речи.
«Мы попали в ситуацию битловской пластинки Revolver — записывали альбом, который на сцене сыграть было невозможно, — заметил тогда Гребенщиков. — Зато в результате получилась очень красивая игрушка-фэнтези».
Так случилось, что ещё в Англии Бориса Борисовича крепко зацепила модная эстетика, которую проповедовали электронщики из Future Sound of London.
«Нам хотелось добиться совмещения оркестрового рока с мощными компьютерными импульсами, — пояснял Сакмаров. — И выяснилась странная вещь: все в группе понимают, что это, но никто не знает, как именно это делать».
А дальше началась старинная игра в качели, когда в тупиковой ситуации все начинают перекладывать вину друг на друга. Ещё вчера музыкантам казалось, что после двух сессий в Лондоне они знают о студийной работе практически всё, но на практике выяснилось, что это не так.
Докшин с недоумением вспоминал, как в студию приходил Гребенщиков и говорил одновременно про звучание Future Sound of London и Джими Хендрикса. Идея, с которой носился тогда БГ, выглядела прямо-таки неуправляемой стихией. В итоге на пике разногласий Борис взял паузу и мотнулся «почистить голову» в Катманду, а музыкантам было предложено закончить проект самостоятельно. Вернувшись и прослушав полученные варианты, Гребенщиков пришёл в тихую ярость.
«Ребята, мы делаем совсем не то» — и эта сказанная сквозь зубы фраза означала не только экспертную оценку. К примеру, гитара Лёши Зубарева получалась слишком лёгкой, а барабаны Юры Николаева, наоборот, казались слишком тяжёлыми. К концу сессии они заметно полегчали, а местами — исчезли совсем. Их попросту решили стереть...
«“Гиперборея” — очень странный альбом, который уничтожил группу окончательно, — признавался позднее Сакмаров. — Во-первых, сама мотивация выглядела неубедительной, и зачем он нужен был Борьке, мне непонятно. Во-вторых, все песни были старыми, а когда Гребенщиков не очень трепетно относится к реализации материала, он пускается в разнообразные аранжировочные эксперименты. В итоге процесс записи оказался изнурительным и иррациональным».
Так получилось, что альбом писался очень много месяцев, но при этом у всех сохранилось ощущение какого-то недоделанного домашнего задания.
«Меня повергали в уныние моменты взаимного нежелания идти навстречу друг другу, — вспоминал скрипач Андрей Суротдинов. — Причём с обеих сторон была, что называется, коса на камень. И никакие попытки договориться ни к чему не приводили».
Возможно, причина заключалась в том, что БГ хотелось одного, Зубарев мечтал о другом, а Сакмаров — о третьем. В итоге все человеческие ресурсы оказались израсходованы, а цель так и не была достигнута.
«Все трения возникали из-за отсутствия продюсера, — был уверен Зубарев. — Гребенщиков как продюсер не дотягивал до себя как поэта, и, как следствие, в области звука у нас творился полный бардак».
Неудивительно, что результат получился компромиссным и неоднозначным. В текстах не было ни отчаяния, ни рефлексии, ни «особенного» настроения. Я не знаю, сколько именно пластинок удалось продать фирме Solyd Records, но идеальный слушатель «Гипербореи» представлялся мне глубоко вымышленным персонажем. Словно герой любимой Борисом рок-оперы Jesus Christ Superstar.
Когда самая мучительная сессия была наконец-то завершена, на внутренней обложке альбома появилась благодарность Квентину Тарантино, по поводу которой БГ мрачно шутил: «В фильме “От заката до рассвета” есть замечательная фраза: Now let’s kill this fucking band (“А теперь давайте-ка прикончим весь этот долбаный ансамбль”). Она звучит, когда на сцене играет группа-зомби и положительные герои вдруг замечают, что не все зомби ещё убиты. Поэтому мы включили голос Тарантино в композицию “Магистраль”».
В каком-то смысле история повторилась. Как альбом «Равноденствие» оказался послесловием к «Аквариуму» восьмидесятых, так и «Гиперборея» стала эпилогом к «Аквариуму» девяностых. С той лишь разницей, что ни одна из композиций на концертах группой не исполнялась. По факту этот растерянный постскриптум стал чем-то вроде бонус-трека, с годами затерявшегося на полках аквариумовских архивов.
Искушение будущим (Вместо послесловия)
Всегда будут люди, которых ты перевёл из потенциала в реальность. Люди, разбуженные тобой. Которые эту реальность будут ощущать гораздо острее, чем ты, и они будут жить в этой созданной тобой реальности. Ведь те песни, которые поёт «Аквариум», — мы даже не знаем, что именно мы делаем.
Борис Гребенщиков
Летом 1997 года произошло знаковое событие: БГ отдал долг истории и сыграл юбилейные концерты, посвящённые двадцатипятилетию «Аквариума». На несколько дней он реанимировал «золотой состав», исполнив вместе с Дюшей, Фаном, Гаккелем, Губерманом, Ляпиным и Фаготом кучу древних хитов.
«Репетиции к юбилею творческой деятельности Боба начались на Пушкинской, 10, — писал в мемуарах Сева Гаккель. — Мне было очень интересно наблюдать за Гребенщиковым. Казалось, что он нисколько не включает эмоциональный уровень. Вчера были одни музыканты, сегодня другие, завтра снова будут те же или совершенно новые. Он поёт свои песни. Эти песни больше не являлись нашими».
Как показали дальнейшие события, Гаккель всё подметил точно. Вскоре после ностальгических выступлений в Москве и Санкт-Петербурге Борис мягко отделился (можно сказать, отделался) от «Аквариума» и начал думать о сольном проекте.
Это были пляски на минном поле. Жаждавшему культурных революций Гребенщикову не нравилось в собственной группе многое. В частности, консерватизм музыкантов, нежелание слушать новые проекты, стилистическое однообразие и неточная реализация его идей. И дело было не только в том, что в голове у БГ уже зрели экспериментальные альбомы, а в том, что постоянно всплывала несовместимость его намерений с техническими возможностями группы. Это гнетущее настроение чувствовали все, но каждый считал, что волна недовольства его не затронет.
Но нет, всё-таки затронула. Формальным поводом для радикальных решений послужил «инцидент в Риге», когда прямо на вокзале за спиной у Бориса вспыхнула драка. Её кульминацией явилась стычка между новым директором «Аквариума» и полуслепым
