Неизгладимое впечатление производила на всех Кирилловская церковь в Куреневке, пригороде Киева. Ее соорудили в XIII веке, а в начале нынешнего столетия основательно отреставрировали. По возможности освободили от вековой пыли и копоти византийские фрески и мозаику, а свободные стены и своды украсили работами лучших живописцев того времени. До глубины души поражала гениальная роспись Врубеля на хорах «Сошествие Святого Духа». За церковной оградой находилась лечебница для душевнобольных, и Врубель, страдавший приступами меланхолии, провел в ней некоторое время. Это позволило ему выбрать для росписи Кирилловской церкви натурщиков среди пациентов лечебницы. Получилась сильнейшая по психологическому воздействию галерея портретов. На посетителя со сводчатого потолка взирают двенадцать апостолов. В глазах и в выражении лиц чувствуется движение души. У каждого индивидуальное восприятие надвигающейся трагедии — распятия их учителя, Иисуса Христа.
Просто праздником для нас, группы гидов, была поездка в Одессу, куда прибыл итальянский лайнер «Юлий Цезарь» с туристами. Пассажиры со всей Европы совершали круиз по Средиземному и Черному морям. Для них предусматривалась поездка в Киев. Нужны были переводчики со знанием английского, немецкого, французского, испанского, итальянского языков. Поскольку возможности киевского «Интуриста» были ограниченны, к нам присоединилось несколько ленинградских и московских коллег. Все это была молодежь.
Путешествие в Одессу оказалось веселым и приятным. Роскошь итальянского судна, экстравагантные туалеты пассажирок, экзотика итальянской кухни, потом поездка в экспрессе, целиком состоявшем из спальных вагонов первого класса, два дня экскурсий по городу и возвращение на итальянский лайнер. Тогда я, пожалуй, впервые остро ощутил, насколько жизнь в нашей стране далека от Запада. Но это не воспринималось как преимущество капиталистической системы над социалистической. Мы считали, что в таком круизе могут участвовать лишь очень богатые, тогда как трудовой народ в западных странах прозябает в нищете. В то время в какой-то мере так и было. Мы в Советском Союзе верили, что создаем строй, в котором все будут равны и счастливы. Нам вовсе не казалось необходимым иметь такую роскошь, какой себя тешат капиталисты…
По мере увеличения потока интуристов расширялся и штат гидов. К нам пришел полиглот Зязя Липман, владевший пятью языками, очень веселый и остроумный парень, лет на пять старше меня. Но это не помешало нам подружиться. Мы вместе проводили все свободное время. Зязя вскоре ввел меня в свою несколько богемную, шумную компанию очень талантливых ребят. Некоторые из них стали впоследствии известными живописцами, музыкантами, литераторами. Среди них выделялась очень красивая девушка Валя Кулакова. Она прекрасно пела, играла на рояле, рисовала. Вокруг нее неотступно вертелись поклонники. Зязя хвастал, что имел с ней роман, но я этому не верил: уж очень она была со всеми ровна и неприступна. Ее отец — знаменитый кардиолог — лечил все высшее украинское руководство и жил на широкую ногу. Имел роскошную квартиру в доме на углу Левашовской и Лютеранской, лето проводил на даче в Межигорье. В городской квартире оставалась одна Валя, и тут часто собиралась веселая ватага Зязькиных друзей. Оставаясь ко всем одинаково равнодушной, Валя Кулакова любила поддразнивать своих ухажеров: к примеру, встречала гостей, сидя на чемоданах, уверяя, что переезжает в Москву. Ошеломленные обожатели умоляли не покидать их. Валя оставалась неумолимой. Разыгрывалась сцена расставания, кое-кто пускал слезу, а в конце она объявляла, что пошутила, и все с облегчением садились за веселый ужин. А то как-то объявила, что выходит замуж, и пригласила всех на последнюю девичью вечеринку, тоже оказавшуюся выдумкой. Однажды по нашей цепочке разнеслась ужасная весть: Валя Кулакова внезапно скончалась от сердечного приступа. Нас приглашали прийти проститься. В назначенный час у подъезда собралась скорбная группа. Зязька с траурной повязкой на рукаве, стоя в дверях, просил подойти к балкону Валиной спальни.
— Такова была воля покойной, — пояснил он, едва сдерживая рыдания.
Мы послушно сгрудились на тротуаре, задрав головы. И вдруг дверь из спальни распахнулась, и на балконе появилась Валя, совершенно нагая, — только туфельки и черная шляпка с вуалью.
Смеясь и чертыхаясь, мы вбежали на второй этаж и столпились в гостиной. Через пару минут вышла Валя в длинном черном платье, закрытом до ворота, и принялась как ни в чем не бывало разливать чай…
Сейчас у молодого поколения, читающего о тяготах, ужасах и кровавых расправах 30-х годов, создается впечатление, будто жизнь в Советском Союзе была тогда беспросветной, мрачной, полной страха, горя и слез. Это и так, и не так. Те, кого не коснулась беспощадная рука террора, жили, как и везде, своими заботами и радостями. Видя, что положение улучшается, люди надеялись на дальнейший прогресс и полагали, что худшее осталось позади. Молодежь в большинстве своем снова заразилась энтузиазмом, работала, училась, дурачилась, влюблялась, словом, жила полной жизнью.
Но молодые люди моего поколения помнили, что СССР — единственная в мире страна, строящая социализм и находящаяся во враждебном окружении. Мы считали, что надо быть готовыми ко всяким случайностям, и поэтому одни увлекались прыжками с парашютом, другие, в добровольных группах, готовились стать летчиками. Я вместе с несколькими друзьями записался в отряд связистов. Кое-что я уже смыслил в этом деле, поскольку на протяжении ряда лет мастерил радиоприемники, а кроме того, имел специальность электромонтера. На занятия мы ходили в военизированной форме цвета хаки, с ремнем и портупеей через плечо. Форма эта походила на гимнастерки немецких коммунистов к потому называлась «юнг штурм». Нашим шефом был полк связистов, и мы летом несколько недель проводили с ними в лагерях, участвуя в полевых учениях.
С сентября 1935 года начались занятия на 4-м курсе вечернего отделения Политехнического института, и надо было переходить на работу по специальности. Пришлось распрощаться с «Интуристом». Меня приняли техником в конструкторское бюро завода «Ленинская кузница». Верфь, в проектировании которой участвовал мой отец, уже построили, и в затоне, близ Подола, начался выпуск пассажирских пароходов и буксиров. То были еще суда с расположенными по обе стороны корпуса гребными колесами. Мне поручили выполнять рабочие чертежи механизма, приводящего в действие деревянные плицы. После того как чертеж был готов на ватмане, его должны были переносить на кальку копировщицы. Мне приглянулась одна из них — хорошенькая, веселая девушка Галя. Мы с ней сдружились, а в декабре 1940 года и поженились, когда, после многих приключений и передряг, меня назначили 1-м секретарем посольства СССР в Германии.
