Колхоз едва только устраивался. Горожанам, присланным на работы, пришлось жить в пустом сарае; мыться уходили в лес. Но воздух все скрашивал, и даже ангины ни разу не случилось.
Со второй половины сентября стали посылать на уборку картошки, но Сергей Алексеевич развил бурную деятельность. 25 сентября он попросил во что бы то ни стало соединить его с секретарем обкома.
— Михаил Васильевич, дела-то стоят… — без всяких предисловий начал свой разговор Сергей Алексеевич. — Материала для строительства нет…
Окончив разговор, Сергей Алексеевич сказал с полным удовлетворением:
— Крепко поговорили!
В том же хорошем настроении встретил Сергей Алексеевич и начальника лаборатории, приехавшего из Москвы. Усевшись за столом с Сергеем Алексеевичем, гость рассказывал о Москве, о лаборатории, о попутчиках, с которыми летел сюда. Говорил он скучно, уныло, без единого живого слова. Вынужденный слушать унылый доклад, опершись локтями на стол, Сергей Алексеевич, казалось, не просто дремлет, как обычно, с закрытыми глазами, а по-настоящему засыпает под однообразное рокотание гостя. Но вдруг голова Сергея Алексеевича упала на стол, и тяжелая, мощная фигура его начала медленно сползать со стула.
Больного уложили в постель; вызвали «Скорую помощь».
Сергей Алексеевич не мог говорить, правая рука и нога его бездействовали. Диагноз поставить было нетрудно, но, чем грозило кровоизлияние в мозгу через минуты, часы, дни, никто не мог сказать. Делали все возможное, чтобы облегчить положение больного.
Три дня и три ночи менялись у его постели сиделки, врачи, родные. У приглушенного подушкой телефона отвечали на запросы Москвы, на сочувственные заботы друзей.
К вечеру третьего дня Сергей Алексеевич начал говорить, владеть ругой, двигать ногу.
— Вызовите Юрку! — распорядился он.
Утром навестившему его Г. X. Сабинину Сергей Алексеевич сказал:
— Ну, по-видимому, я выкарабкался…
Весь этот день слышались в телефоне вздохи облегчения в ответ на заверение, что опасность миновала. «По-видимому, он действительно выкарабкался!» — говорил знакомым. Сабинин, повторяя его выражение, чтобы оттенить всегдашний чаплыгинский реалистический взгляд на существование.
Вздохи облегчения прекратились и в доме и у телефона на второй день, когда у больного началось резкое повышение температуры. Врачи признали воспаление легких.
Вечером Сергей Алексеевич потерял сознание. Одиннадцать дней длилась суровая борьба за его жизнь. В девять часов вечера 8 октября 1942 года, окруженный близкими людьми, не придя в сознание, Сергей Алексеевич умер.
Юрий Сергеевич приехал только через день, к вечеру, когда отец уже парадно лежал, обставленный цветами, в черном костюме, с орденом Ленина и Звездою Героя на груди, а в доме уже говорили громко и подушки на телефоне не было.
Его не сразу впустили к покойнику, но, как ни подготовляли его к такой встрече, он был потрясен, захлебнулся от комка подступивших к горлу рыданий и выбежал из комнаты.
Потом все обошлось, когда его ввели в комнату второй раз. Он поцеловал руку отца и долго молча, без слез и рыданий стоял возле и смотрел на спокойное лицо покойника. Только к ночи, когда его накормили, он долго сидел в комнате сестры и много и возбужденно говорил с сестрою, не давая ей спать. Она слушала, изнемогая от усталости, не прерывая, не задавая вопросов, а когда глубокой ночью Евдокия Максимовна увела его, Оля не могла вспомнить, о чем же он так долго и возбужденно говорил.
Похороны назначили на 12 октября, для погребения выбрали площадь перед новой аэродинамической лабораторией на территории института. По соглашению родных с секретарем обкома решено было временно похоронить Сергея Алексеевича в Новосибирске, положить в оцинкованный гроб, поставить в специальный склеп с тем, чтобы при наступлении благоприятных обстоятельств перевезти в Москву, положить возле могилы Жуковского.
На месте временного погребения решено было тогда же соорудить в память пребывания великого ученого в Новосибирске на гранитном пьедестале бронзовое его изваяние.
Траурный митинг длился долго. Венки укладывали на могильный холмик уже в сумерки, домой возвращались усталые люди при огнях. Весь день, как обычно для Новосибирска, дул холодный, пронизывающий ветер, и, возвратившись с похорон, Юрий Сергеевич заявил, что у него перехватило горло, начался озноб и надо звать врачей.
Первый вызванный врач осмотрел больного очень тщательно и решил отправить его без промедления в больницу. Он сам вызвал «Скорую помощь», сам же и повез сына Чаплыгина в обкомовскую клинику.
— Разве так опасно? — испуганно спрашивала Ольга Сергеевна.
— Необходимо изолировать больного, об опасности судить рано! — коротко объяснил он. — В дороге все можно подхватить.
Мелькнула мысль о тифе, и, едва дождавшись утра, начали звонить в стационар. Дежурный врач сказал, что диагноз поставлен.
— Что же с ним?
— Дифтерит! — последовал ответ. — Передаем больного в детскую больницу… Справляйтесь там.
Мучившие всю ночь темные страхи отлегли от сердца матери.
Ольга Сергеевна промолчала о том, что детскую болезнь взрослые переносят труднее, чем дети.
Так началась жестокая трагедия молодого ученого и его матери, длившаяся четверть века и уходившая корнями в далекое прошлое.
Евдокия Максимовна пекла любимые Юркины пирожки и носила передачи в больницу. К сыну ее не допускали. Он находился в строгой изоляции, однако ей говорили, что он на пути к выздоровлению.
Действительно, он вскоре сам позвонил домой, с трудом угадали его голос, но разобраться в том, что он говорил, не могли.
Ольга Сергеевна сказала:
— Кажется, он сошел с ума!
Через день у Евдокии Максимовны не приняли передачу и объявили, что Чаплыгина перевезли в психиатрическую больницу.
Четверть века жизнь сестры и матери молодого ученого были посвящены упорной, постоянной, мучительной борьбе с его страшной болезнью. Больного переводили из одной больницы в другую, иногда в часы просветления привозили домой и вновь возвращали обратно. Юрий Сергеевич умер только в 1962 году, через двадцать лет, в одной из московских больниц.
Опасение за Юркину голову было еще не последним предвидением его отца.
123
Гений действует на современность самым присутствием, независимо от своего сознания: это не страх, не стыд, но неизъяснимое.
Александр Блок
25 января 1968 года в Кремлевском Дворце съездов в Москве проходил III Всесоюзный съезд по теоретической и прикладной механике.
