— А у вас что, есть свои люди в Пентагоне? — едко спросил министр обороны.
— Нет, товарищ министр обороны, в Пентагоне своего человека не имею.
— Откуда же вам это известно, уважаемый радетель за интересы Америки и НАТО? — грубо продолжил Устинов.
Я не мог и не хотел быть униженным на этом совещании и потому ответил резко:
— Дмитрий Федорович, в свое время министр обороны Андрей Антонович Гречко учил меня мыслить широко, видеть политическую сторону явлений и излагать свои выводы откровенно и прямо…
— И все-таки, — перебил меня Андропов.
Я встал — не скрою, для большей храбрости. Да и вообще, сидеть перед столь высокой Комиссией во время своего доклада было неприличным. Пока я поднимался со стула, успел и приободрить себя и сформулировать ответ.
— В течение восьми месяцев, что я нахожусь на посту Главного военного советника, я располагал возможностью, глубоко и всесторонне анализируя ситуацию, делать все для победы над противником в вооруженной борьбе…
Табеев успел скороговоркой вставить:
— И тут же снимали воинские гарнизоны там, где отвоевывали у душманов власть!
Громыко сделал рукой жест: мол, помолчи, послушай, что генерал докладывает.
И я продолжал:
— Считаю, что необходимо объявить руководству Демократической Республики Афганистан, товарищу Бабраку Кармалю, что в ближайшие полгода из страны будет выведена половина войск 40-й армии, а в следующие полгода — остальная часть… Следует возложить ответственность за судьбу и защиту Революции на НДПА ДРА, ее руководство.
Несколько секунд длилось гробовое молчание.
Устинов, зло посмотрев на меня, сказал:
— Мы добиваемся военно-технического превосходства над Америкой и НАТО…
Я не сдержался:
— Товарищ министр обороны, я докладываю сейчас о возможном решении проблемы Афганистана…
Но Устинов продолжал давить:
— Нам Афганистан нужен как полигон мирового масштаба. Это-то хоть вы понимаете, стратег?
Пономарев мягко и уважительно попытался поправить Устинова:
— Как политический и экономический полигон, Дмитрий Федорович.
— А я говорю: военно-технический полигон мирового масштаба.
Андропов сжал губы. Ему эта перепалка явно не была нужна. Громыко хранил непроницаемость. В наступившей тишине стало слышно, как потрескивает спираль одной из ламп в люстре над головой, казалось, она сейчас перегорит.
В те минуты я всего мог ожидать — и несогласия со мной, и полемики, и даже отстранения меня от должности за непонимание поставленных задач. Но я никак не ожидал такого цинизма в словах Устинова (которые, как я понимал, не должны были бы произноситься вслух), сжатых губ Андропова, непроницаемости Громыко…
Мне вдруг вспомнился разговор с Устиновым по телефону в связи с преступлением наших воинов, то, как он меня вразумлял на счет правильного понимания «правды».
Растерянность и подавленность на минуту овладели мною. И тут — есть Бог на свете! — зазвонил телефон на столике у окна. Молчавший до сих пор офицер впервые раскрыл рот:
— Юрий Владимирович, вас просит к аппарату Константин Устинович.
Ю. В. медленно поднялся и подошел к аппарату.
— Слушаю, Костя. Да, мы сейчас этим и занимаемся. Четвертый час сидим. Передай Леониду Ильичу, что работаем. Да, он здесь. Хорошо.
Этот звонок, словно подстроенный театральным режиссером, сразу сбросил напряжение в комнате. Андропов, медленно возвращаясь на свое место за столом, явно принимал на ходу какое-то решение. Мне показалось, что четверка быстро обменялась значительными взглядами. Ю.В. сел в кресло и устало произнес: — Ну что же, сделаем перерыв. Все свободны.
Соколов, Ахромеев, Максимов, Табеев, Спольников и я быстро вышли из Ореховой комнаты.
Разговаривать мне ни с кем не хотелось.
Кстати сказать, ореховые панели, которыми обшиты стены той комнаты, не раз потом наводили меня на мысли об ореховых прутьях, которыми в старину секли провинившихся. Эти прутья вымачивали в тухлой болотной воде, считалось, что качество воспитания от такой предварительной обработки будет лучше… Так вот, вспоминая теперь Ореховую комнату, я вновь и вновь испытываю удовлетворение от того, что «бросил туза на стол».
А счастливый случай спас меня от порки.
Я сел в «Чайку» и поехал на Арбат в Генеральный штаб к Огаркову. По дороге, естественно, думал о том положении, в котором оказался на заседании Комиссии. Мое предложение о поэтапном выводе войск было встречено явно отрицательно, а Устиновым — так просто враждебно.
И все же я приобрел новое понимание афганской войны. Для меня, человека, знающего историю, но все же воспитанного в духе, как тогда говорили, советского интернационализма, кое-что означали услышанные на заседании Комиссии слова. Пока ехал в машине, слова эти, как на магнитной ленте, снова и снова прокручивались в моей голове.
Громыко: «Еще одну войну сейчас начинать?», явно делая ударение на слове «сейчас».
Значит, допускалась вторая война?.. С какой целью? Чтобы выйти к Индийскому океану? Война с кем? С Пакистаном?.. Нет, рисовать дальнейшие перспективы мое воображение отказывалось.
Устинов: «Вооруженные силы готовы решить задачу выхода к Индийскому океану…»
Идея выхода к теплым водам Индийского океана давно витала в головах российских властителей. Еще при Павле Первом в 1798–1799 годах был сформирован на Дону и двинут в Индию двадцатипятитысячный казачий корпус. И только убийство императора заговорщиками прервало поход, и корпус был возвращен с марша из-под Астрахани и направлен в свои родные края под Новочеркасск.
А дерзкие боевые походы генерала Скобелева по завоеванию Средней Азии в 1879–1880 годах? Штурм русскими войсками крепости Геок-Тебе и овладение Ашхабадом тоже прокладывали путь к Индийскому океану.
А ввод товарищем Сталиным советских войск в Иран (хоть и по договоренности с союзниками во время Второй мировой войны) — это что? Да то же самое стремление империи к Югу.
Выходит, и теперь — с вводом войск в Афганистан — цель как на ладони. Нашей стране необходима была сильная военная группировка (армия вторжения), имеющая боевой опыт и натренированная к войне в условиях, приближенных к условиям будущего театра военных действий.
Предлог для такого вторжения найти всегда было возможно (мне опять вспомнились слова об ультиматуме Пакистану в связи с подготовкой моджахедов в военных лагерях на его территории).
Ну а как на такое развитие отреагировали бы другие страны? Союзники СССР отреагировали бы так, как им указали бы из Москвы, — ну разве что один-два строптивца вроде румын или венгров заняли бы «сдержанную позицию». Что касается ООН, США и НАТО — они проглотили бы эту горькую пилюлю так же, как это сделали в 1956 году во время нашей акции в Венгрии, в 1968 году в связи с Чехословацкой операцией, в конце 1979 года, когда мы вторглись в Афганистан. Ворон ворону глаз не выклюет. Не начинать же в самом деле третью мировую войну из-за выхода Советов к Индийскому океану. К тому же такие события развязали бы и нашим потенциальным противникам руки для их экспансии в других регионах, мир продолжал бы делиться по заведенному историей порядку, и находились бы в таких случаях и политические и нравственные оправдательные аргументы для каждой из сторон.
