Судя по всему, такой возврат к прошлому, чреватый очередными репрессиями, не понравился многим влиятельным членам партии. Нападки на Маленкова прекратились. А вскоре Хрущева отправили на пенсию.
Георгий Максимилианович, у которого в 1968 году скончалась мать, написал заявление об уходе с работы, приехал в Москву на похороны Анастасии Георгиевны и остался жить в столице как пенсионер, избегая новых знакомств. Он умер в январе 1988 года, прожив 86 лет. Похоронили его на Кунцевском кладбище.
Глава 7
Личность в истории
Природа дала человеку в руки оружие — интеллектуальную моральную силу, но он может пользоваться этим оружием и в обратную сторону, поэтому человек без нравственных устоев оказывается существом самым нечестивым и диким, самым низменным в своих половых и вкусовых инстинктах.
Аристотель
Лето 1887 года Владимир Иванович Вернадский, тогда молодой геолог, провел в экспедиции, изучая почвы Смоленской губернии. Впечатление от провинциального быта было тяжелое: «Вообще среда здесь незавидная, и уезд спит глубоким сном… Вся жизнь этого уезда, вся она, такая монотонная, бесцельная, горемычная и такая гадкая… При размышлении об этой жизни, о ее бесцельности, о ее заглушенности, о ее страдальческой спячке и толчении воды в ступе, становится невольно как-то тяжело, грустно и ужасно».
Для себя он нашел выход из этой тоскливой безысходности — научное творчество. И позже, став знаменитым ученым, историком и незаурядным мыслителем, отметил:
«Вся история науки на каждом шагу показывает, что отдельные личности были более правы в своих утверждениях, чем целые корпорации ученых или сотни и тысячи исследователей, придерживавшихся господствующих знаний».
Такова сила человеческой личности, способной преодолеть сопротивление окружающей среды, превозмочь сложившиеся стереотипы и создавать что-то новое, небывалое, замечательное — в мире духовном и материальном.
А как проявляется личность в истории человечества или, конкретно, нашей страны? Об этом невольно задумываешься, завершая книгу.
Мне приходилось много писать о самых разных выдающихся людях. Но впервые восстанавливаю биографию человека, руководителя великой державы, безусловно исторической личности, которая, как это ни странно, промелькнула в истории России мимолетно, словно не оставив и следа.
О Георгии Максимилиановиче Маленкове весьма скупо упоминается буквально во всех исторических сочинениях. Хотя без внимательного анализа его двухлетнего правления и связанных с этим событий, как мне представляется, невозможно понять историю нашего Отечества во вторую половину XX века, а также причин развала СССР.
К сожалению, не имея его воспоминаний или дневниковых записей, мы вынуждены судить о его убеждениях, мыслях, устремлениях, личных идеалах лишь косвенно, преимущественно по его официальным выступлениям. А в подобных случаях перед нами находится «человек в футляре», вынужденный выдерживать ту роль, которая предопределена его положением в служебной иерархии.
Например, С. П. Красиков охарактеризовал его так: «Партийный приват-доцент, или мягкотелый интеллигент». Однако судя по некоторым воспоминаниям, он бывал и совершенно другим. Как свидетельствовал поэт Илья Сельвинский, его в 1943 году вызвали в Москву в ЦК партии. Оказалось, что поводом стало его четверостишие, написанное год назад, в котором были такие строки:
Сама как русская природа,
душа народа моего —
она пригреет и урода,
как птицу выходит его.
«Заседание Оргбюро, — записал Сельвинский, — вел Маленков. — Кто этот урод? — металлическим голосом спросил он. Я начал было объяснять ему смысл этого четверостишия, но он меня перебил: «Вы тут нам бабки не заколачивайте. Скажите прямо и откровенно, кто этот урод? Кого именно вы имели в виду? Имя?» — «Я имел в виду юродивых». — «Неправда! Умел воровать, умей и ответ держать!» Вдруг я понял, что здесь имеют в виду Сталина: лицо его изрыто оспой; мол, русский народ пригрел урода…
Неизвестно, как и откуда в комнате появился Сталин. Неся, как обычно, одну руку в полусогнутом состоянии, точно она висела на перевязи, он подошел к Маленкову и стал тихо о чем-то с ним разговаривать. Насколько я мог судить, речь шла не обо мне. Затем Сталин отошел от Маленкова, собираясь, видимо, возвратиться к себе, и тут взглянул на меня: «С этим человеком нужно обращаться бережно — его очень любили Троцкий и Бухарин…»
Я понял, что тону. Сталин уже удалялся. «Товарищ Сталин! — заторопился я ему вдогонку. — В период борьбы с троцкизмом я еще был беспартийным и ничего в политике не понимал». Сталин остановился и воззрелся на меня напряженным взглядом. Затем подошел к Маленкову, дотронулся ребром ладони до его руки и сказал: «Поговорите с ним хорошенько; надо… спасти человека».
Сталин ушел в какую-то незаметную дверцу, и все провожали его глазами. Маленков снова обратился ко мне: «Ну, вы видите, как расценивает вас товарищ Сталин! Он считает вас совершенно недостаточно выдержанным ленинцем» — «Да, но товарищ Сталин сказал, что меня надо спасти». Эта фраза вызвала такой гомерический хохот, что теперь уже невозможно было всерьез говорить о моем «преступлении».
Возвратился домой совершенно разбитым. На Оргбюро я шел молодым человеком, а вышел оттуда — дряхлым стариком. Боже мой! И эти люди руководят нашей культурой!»
Очевидно, на поэта поступил донос в ЦК по поводу «подозрительного» четверостишия. Подобные письма не оставались без внимания: на них принято было реагировать. Несмотря на военное время, устроили разбирательство на высшем уровне.
Все это с формальной стороны дела хорошо. Но по сути получается скверно и глупо.
Как тут не вспомнить анекдот, очень похожий на правду. Однажды маршал Жуков, выходя от Сталина, в сердцах произнес: «Черт усатый». Сидевший в приемной Берия, зайдя в кабинет, доложил это вождю. Тот попросил вернуть Жукова и спросил:
— Товарищ Жуков, вы кого имели в виду, когда сказали «Черт усатый»?
— Гитлера! Кого же еще, товарищ Сталин?
— А вы кого имели в виду, товарищ Берия?
Известно, что Иосиф Виссарионович обладал чувством юмора, был остроумен. По-видимому, этого нельзя сказать о Георгии Максимилиановиче. Беда, конечно, невелика; ему же приходилось работать не массовиком-затейником.
И все-таки, если Сельвинский точно запомнил встречу с ним, Маленков в данном случае выступил как герой сатиры Салтыкова-Щедрина, закоренелый бюрократ. Казалось бы, ему следовало прежде всего разобраться с доносчиком, усмотревшим «крамолу» в безобидной вроде бы аллегории.
