Она старалась глубже войти в духовный мир мужа, читала черновики его докладов, подготовленные к большим собраниям, конференциям. Подбирала ему кое-что из художественной литературы, аннотировала интересные статьи из журналов. Ей были во многом обязаны муж л дочь, когда выезжали на курорты. Да и круг людей, бывавших в доме, в какой-то мере определялся ею.
Часто у Смородиных бывали люди театра, журналисты, профессора. Ближе всех была Екатерина Павловна Корчагина-Александровская. Петр в ней души не чаял и звал ее просто тетя Катя. Это была актриса от бога: отличного стиля и широчайшего диапазона. Она играла и непутевых комических старух, и героинь драматического плана. А когда вжилась в роль старой большевички Клары в пьесе Афиногенова «Страх», театр был потрясен: после ее монолога весь зал на премьере запел «Интернационал». Сергей Миронович говорил Петру: «Замечательная актриса! Она сумела найти в нас, большевиках, правдивые, простые, человеческие черты!»
Как только появлялась она у Смородиных — одна или с дочерью Екатериной Владимировной, — все окрашивалось мягким юмором: великой мастерицей была Екатерина Павловна, когда представляла в лицах знакомых актеров, рассказывала были и небылицы из старого провинциального театрального быта…
Часто бывала молодая, талантливая, остроумная актриса Наталья Сергеевна Рашевская — дочь царского адмирала, погибшего в японскую войну. Строгие товарищи злословили: «Ну и знакомые у тебя, Петр Иванович!» Он же очень ценил талант Рашевской и принимал ее с радостью. Да и она была женой Станислава Адамовича Мессинга — старого приятеля Петра: они сдружились еще в те годы, когда Мессинг работал в Петроградской ЧК, а затем в Ленинградском губкоме партии. Поддерживал Петр и старые отношения с фронтовыми товарищами — актерами Мгебровым и Чекан. И с большим кругом актеров кино, с которыми встречался на просмотрах картин в студии «Ленфильм».
Заходили в гости и старые мастеровые. С ними Петр забивал «козла» в домино.
Изредка, когда выдавался у мужа свободный вечер, Елена Михайловна увлекала его в оперу, в концерты, особенно когда дирижировал Фриц Штидри. Прекрасные минуты переживал Петр, слушая произведения Бетховена или Вагнера. Но, верный себе, не уходил от шутки:
— Хорош Вагнер, слов нет! Но зачем же шесть актов? Ей-богу, длинновато!
Старался Смородин не пропускать концертов талантливых зарубежных артистов. Очень любил дирижера Отто Клемперера.
Смородин помог Леониду Утесову, защитил его от нападок. И однажды — демонстративно для критиков, которые рьяно громили джаз, — пригласил его с оркестром на вечер, посвященный закрытию партийной конференции. Кстати, с того вечера вошла в репертуар оркестра одна из популярнейших современных песен «Полюшко-поле».
Много было людей, общение с которыми приносило радость. Но ближе всех был Киров: товарищ, друг, наставник. Таким и запечатлелся образ Мироныча в сознании Смородина.
Старые большевики Питера помнят их частые встречи. Об одной из них рассказала и Майя Петровна. Они ехали в Володарку, что расположена рядом с Детским Селом. Мужчины разговаривали, мало обращая внимания на девочку. Киров сказал:
— В Москве считают, что ты уже сделал свое дело в Питере по разгрому оппозиции и по благоустройству Выборгской стороны. Сталин звонил мне. Он предлагает тебе пост наркома коммунального хозяйства.
Петр долго молчал. Потом сказал:
— Не поеду я, Сергей Миронович! Там надо сидеть в кабинете, я для этого не гожусь. Мне бы с народом, в самой гуще. Дай прикипел я сердцем к Питеру. Вы это знаете!
— Ну пока я здесь, ты будешь в Ленинграде!..
Все ли было безоблачно в их отношениях? Почти. Иногда Сергей Миронович наводил критику и в адрес друга.
Одно время в городе начались перебои с овощами: в области был неурожай, из южных и западных районов задержались с подвозкой. Киров сформулировал решение бюро обкома: всем первым секретарям срочно выехать за пределы области, подтолкнуть заготовителей. На долго Смородина выпал белорусский картофель.
Петр заявил:
— Не поеду! Решение бюро вымученное. На кой хрен существуют хозяйственники, если они не справляются с обычным делом? Да и не могу я сейчас оставить район.
Киров ответил резко:
— А с каких это пор снабжение рабочего класса перестало быть делом партии? Ехать всем!..
Смородин приехал домой хмурым. Долго не мог заснуть. Поздно вечером позвонил Киров.
— Как Петя?
— Спит, — ответила Елена Михайловна.
— Тогда не будите его.
Утром Петр позвонил Сергею Мироновичу — не мог он быть в ссоре с ним:
— Вы правы, Мироныч, дело это наше. Я устал, был раздражен. Да и простыл, немного болею. Поеду, как поправлюсь.
Через десять дней он вернулся из Минска, следом за ним шли эшелоны с картофелем…
До половины февраля 1934 года Киров и Смородин были с ленинградской делегацией в Москве на XVII съезде партии. Съезд встретил Кирова овацией: так выросла в стране его слава стойкого коммунистического деятеля и трибуна. И ленинградцы с гордостью отмечали, что их Мироныч стал любимцем партии.
И вот уже 1 декабря 1934 года. Обычный пасмурный зимний день. И день страшный — в Смольном подлой рукой врага убит Киров…
Партийные и комсомольские активисты города Ленина в пятом часу дня 1 декабря забили до отказа огромный круглый зал бывшей Государственной думы в Таврическом дворце.
Передние кресла были отданы старшим. Молодежь сбилась кучками поодаль — ребята из Нарвского, Невского, Выборгского, Петроградского, Московского и Василеостровского районов. Шутили, смеялись, под сводами стоял невообразимый звонкий гул. Но все посматривали на часы. Сейчас они пробьют пять, стремительно выйдет к трибуне Сергей Миронович Киров — минута в минуту. И зал не дыша будет слушать самого яркого оратора партии.
Но пробило пять. Киров не вышел. Стали переглядываться в президиуме Борис Позерн, Петр Струппе, Михаил Чудов, Петр Смородин.
Прошло еще минут пять. Позерна вызвали за сцену. Его не было долго, и в президиум полетели записки: «Где Киров?» На них никто не отвечал.
Борис Павлович Позерн, шатаясь и тряся головой, еле добрался до товарищей и что-то шепнул им. На миг они окаменели. Потом Смородин схватился за голову и, повалив стул, выбежал за сцену. Струппе комкал черную бороду. Чудов поднес к глазам носовой платок.
Борис Павлович потянулся к звонку дрожащей рукой. И не своим громовым баритоном, а приглушенно, по-стариковски, еле сдерживая рыдания, сказал:
