Ознакомительная версия.
Из своих вещей могу указать Вам на не совсем удачную I-ую часть романа «Побеги жизни» [68] («Северные записки», февраль-март).
Если можно, пришлите мне Ваш последний портрет, а я, если угодно, дам свой, петербургский.
Шереметева – Садовскому
26 июня 1913 г., Ботово
<…> Теперь живу в деревне под Москвой, у родных, одна с детьми. Отдыхаю от нелюбимой Москвы и набираюсь новыми силами на зиму.
Что-то Вы делаете? Слышала от мужа, который сейчас путешествует по Волге, что у Вас в Нижнем выстроили какой-то необыкновенный государственный банк [69], а кажется, кроме этого здания ничего нового нет.
Мне бы очень хотелось иметь Ваш портрет, ведь у меня Вы только гимназистом. Сама же буду сниматься осенью и пришлю Вам непременно.
Садовской – Шереметевой
10 июля 1913 г. Щербинка
Вы в деревне и, видно, настоящей.
«Ни резкий крик глупцов, ни подлый их разгул
Сюда не досягнут…» [70].
Я больше живу один в лесном домике, в Ройке; недавно приезжала ко мне одна московская художница-футуристка[71]; там же я встретил экс-Ангела, печальное зрелище!
Завтра еду под Москву в Гиреево (близ Кусково) к приятелю – декаденту Владиславу Ходасевичу [72] – обдумывать план журнала. Собственно, всё готово, кроме… денег. Вот, Ольга Геннадиевна случай Вам сделать благое дело. Не даст ли кто из Шереметевых 6000 на первый год нашей «Галатее»? И как это было бы хорошо!
Нет, я серьезно. Похлопочите? Неужели всё только жуликам во всем удача, а идеалистам ходу нет? страшно обидно, что искусство зависит от прихоти купца, «отваливающего» на журнал, как на кутеж. А потом кричащего везде, что он «всех писателей за целковый купит». Так было с Рябушинским.
Ну, да не буду надоедать Вам литературными делами и дрязгами. Теперь хочу отдыхать, отдыхать! Из Москвы в Петербург, в Финляндию, а потом в Крым. Путешествие – лучшее лекарство для моих пошаливающих нервов. Я ведь не могу уж, как Вы, жить безмятежно и тихо: у меня душа отравлена, а на возможности личного счастья я давно махнул рукой. Сказать правду, я сам виноват во всем и, знаете ли? ни на йоту не раскаиваюсь в этом. У меня натура созерцательно скользящая, во мне есть нечто от бабочки, привыкшей жить
На солнце радостном, играя.
Постой, оно зайдет, и блеск его лучей
Запрет на западе далеком,
И в час таинственный я упаду в ручей,
И унесет меня погоном. [73]
Посылаю портрет, снятый в феврале [74], с нетерпением жду Вашего. В конце августа ворочусь в Нижний и до отъезда в Париж (т. е. до октября) проживу дома… Не увидимся ли в Москве?
Всего, всего лучшего
Ваш Б. Садовский
P.S. По поводу карточки. Здесь я похож на Победоносцева, а есть такие, где я схож с оперным Онегиным. Те продаются у Здобнова до рублю за штуку для поклонниц . А друзьям я дарю только эти.
Садовской – Шереметевой
4 октября 1914 г. Нижний
Пишу Вам, дорогая Ольга Геннадиевна, из нашего «доброго, старого» Нижнего, будь он трижды проклят. Более мертвого, сонного и гнусного городишки, по-моему, и выдумать нельзя. Война не отразилась на нем нимало.
Вы, конечно, заняты делом, облегчаете заботы о раненых героях, а я, закоренелый эгоист, по-прежнему думаю только о стихах и книгах.
<…> Прочитал переписку Орлова с Шереметевым: действительно, прелесть. Я Ал. Орлова вообще люблю, у меня два есть его портрета; особенно хорош один раб<оты> Erichsen'a [75] (оригинал в Гатчинском дворце), изображающий Орлова в костюме сарацина, верхом, во весь рост.
Прочли ли Вы мой рассказ о Ведерникове? Если интересуетесь произведениями такого рода, возьмите журнал «Северные записки» 1913 г. (февр., март, июль, август), там найдете много знакомых лиц, сцен и мест в моем романе «Побеги жизни».
<.. .> P.S. Встретил на улице Л. Д. Яхонтову: она поправилась, похорошела и из Ангела превратилась в очень милую надворную советницу. Поговорили о Вас; единодушно восхищались Вашими дочерьми.
Садовской — Шереметевой
31 декабря 1916г.
<письмо написано чужой рукой, подпись-автограф искаженным почерком>
От всей души благодарю Вас, дорогая Ольга Геннадиевна, за Ваш изящный подарок. Я еще не вкусил от него как следует, но любителю тонких блюд довольно пройти мимо кухни, чтобы по запаху отличить жареных дупелей от котлет на бараньем сале. Перелистывая Вашу книгу, чувствуешь настоящий вкус, что в современной литературе (даже исторической) большая редкость.
Извините за это несколько неуклюжее сравнение: я после болезни так ослабел, что глупею не по дням, а по часам.
Поздравляю Вас и Бориса Борисовича с наступающим Новым годом и желаю всяческого благополучия.
Шереметева — Садовскому
6 декабря 1917 г. Москва
Мой милый старый друг. Как Вы тронули меня своею памятью и как я Вам благодарна за Вашу книгу[76].
Знаете, как странно, эти последние дни я всё думала о Вас, но я воображала, что Вы в Москве, как-то Вы переживаете здешние безобразия, один, больной. Последние известия я имела от Вашей сестры.
Она мне сказала, что Вы в больнице, и я собиралась зайти туда к Вам сама, но расхворалась, а потом наступило октябрьское сидение, и я никуда не попала. Потом всё собиралась написать Вал, да вот до сего дня не успела. По тому, что надпись на книге была сделана не Вами, заключаю, что Вы себя чувствуете не очень хорошо, и это меня очень огорчило.
Ваши стихи хороши, очень хороши, и страшно близки: их не читаешь, а чувствуешь, и это самая высокая степень искусства, по-моему.
Как Вы живете теперь? Теперь уже не грядущий хам, а Великий Хам Самодержец, и жить гадко, именно гадко и противно.
Если Вы можете, сообщите что-либо о себе. Вы знаете, что всегда Вас очень люблю, и всегда хочется знать о Вас.
А пока спасибо, что не забыли; как-то тяжело писать обо всем, что делается…
Нельзя ли достать где-нибудь Ваш «Самовар», в Москве его нет?
Садовской – Шереметевой
18 декабря 1917г. Нижний
<письмо, как и все последующие, написано карандашом искаженным почерком>
Не знаю, как благодарить Вас, дорогая Ольга Геннадиевна, за Ваше отношение ко мне. Правда, что старый друг лучше новых двух. Пишу Вам сам – по почерку можете судить о моем здоровье. Но всё же надежда есть.
Ознакомительная версия.
