3. Ничто не изменится в отношениях между Марадоной и Пеле. Я всегда уважал его как футболиста, но с момента нашей встречи я научился уважать его и как личность».
Да, Пеле как всегда оказался большим дипломатом.
Тем не менее, я вновь был дома, и для меня возвращение в «Боку» было равноценно родам после 14-летней беременности. Я хотел радовать людей своей игрой, хотел снова слышать в любом районе Буэнос-Айрес следующие слова: «Старуха, пошли на стадион, там сегодня будет играть Эль Диего». Потому ято я — Эль Диего, и я принадлежу тем, кто меня так называет: Эль Диего. Но в то же время я не хотел никого обманывать, поэтому контракт был следующего рода: я получаю деньги, только если выполняю взятые на себя обязательства. Люди из «Америки» также подписали со мной соглашение об участии в съемках фильма, посвяещенного Карлитосу Гарделю. Он назывался «День, когда Марадона познакомился с Гарделем», и таким образом сбылась бы еще одна моя мечта, я бы спел дуэтом с «Эль Сорсаль».
В те дни меня окружало только хорошее, так, что я говорил Клаудии: «Я боюсь проснуться завтра и узнать, что все происходящее — это всего лишь сон». Помимо всего прочего руководство «Боки» исполнило данное мне обещание и купило Каниджу, для того чтобы мы играли вместе, как это было в сборной Аргентины! Это внушало мне доверие, поскольку я видел, что начальство подошло к делу серьезно, как это и должно быть в таком клубе как «Бока»; вместе с Кани мы могли свернуть горы!
Все шло хорошо, я тренировался как сумасшедший день за днем, но настало воскресенье… и я не смог выйти на поле! Это было последствием того жестокого наказания, несправедливого наказания. И я хотел бы, чтобы все поняли, почему я в свое время сказал: «Мне отрубили ноги». Потому что мне действительно их отрубили, черт подери!
Поэтому в течение недели я не появлялся на тренировках «Боки», потому что моя душа была не в силах вынести все это. И я заявил, что не приду до тех пор, пока с меня не снимут дисквалификацию. В каком же скверном настроении я тогда пребывал!
Те же самые чувства я испытывал на стадионе, когда приходил понаблюдать за игрой своей команды. Я прекрасно помню тот вечер, 18 августа, 1995 года, матч против «Платенсе» на стадионе «Велеса». Как же я тогда переживал! Я покинул ложу для почетных гостей и стал следить за ходом матча, слушая радио. В тот вечер я столкнулся лицом к лицу с Пассареллой; между нами было меньше метра, однако мы даже не посмотрели друг на друга… Не знаю, у меня что-то словно взорвалось в голове, я больше уже не мог выносить это ожидание, мое терпение подошло к концу. Это было очень тяжело — не иметь возможности выйти на поле.
Все мне говорили: «Это совсем недолго, совсем недолго…», но для меня 45 дней, что оставались до окончания дисквалификации, казались столетием. Целой вечностью! Всякий раз, когда команда появлялась на поле, окруженном переполненными трибунами, я хотел плакать. И это была чистая правда!
Тогда я лишний раз убедился в том, что должен поступать так, как считаю это нужным. Менее, чем через 15 дней, в четверг 31 августа, я отправился на частном самолете в Пунта-дель-Эсте. Мой тогдашний шеф, Эурнекиан, снял ферму своего друг, Самуэля Либермана, чтобы я там оперативно готовился к своему возвращению. Кроме Гильермо Копполы меня сопровождали мой ассистент Херман Перес и человек, который знал, что скоро спровоцирует шумиху в Аргентине — Даниэль Серрини. Да, Даниэль Серрини. Я знал, что он сможет мне помочь как никто другой. Я взял его с собой еще и потому, что в стране лицемеров, где мы жили, никто никому никогда не дает второго шанса; я же хотел быть другим. На мундиале ошибся он, но и я тоже был хорош, и сейчас мы не собирались спотыкаться об один и тот же камень. Это пошло на пользу всем нам.
Я взял небольшую передышку, а 3 сентября, в воскресенье, я проснулся в семь утра и разбудил всех своим криком: «Эй, мы сюда приехали работать или что? Так давайте работать!». То место, «фермочка» Либермана, к тому располагало; там было все необходимое: футбольное поле, идеальные парки для пробежек… И вновь я сел на диету. А «Бока Хуниорс», тем временем, вновь заставил меня страдать, сыграв вничью с «Ланусом». Он никак не мог победить! Тогда я стал главным защитником Марсолини, и если бы его сняли, я бы не вернулся. Я был готов взять в команду даже Пассареллу, если бы он того захотел. Я говорю так, потому что в те дни наша с ним война достигла пиковой точки: болван устроил ту приснопамятную акцию со стрижками, и даже Редондо высказал ему все, что о нем думает. Я помню свои слова, сказанные Фернандо по поводу его отказа выполнить это идиотское требование Пассареллы: «Посмотри, как все меняется в жизни: теперь я буду просто обязан сделать себе футболку с надписью: «Держись, Редондо!». Кроме того, я сделал еще кое-что, и многие это восприняли как послание Пассарелле: выкрасил свои волосы в синий цвет и был готов в любой момент добавить желтую полосу.
Сбылась еще одна моя мечта: из Пунта-дель-Эсте я отправился в Буэнос-Айрес, из Буэнос-Айреса — отдохнув всего лишь несколько дней — в Мадрид, из Мадрида в Париж… И в Париже, 18 сентября я основал Всемирный профсоюз футболистов. Меня поддержала целая группа игроков, которую возглавлял Эрик Кантона. В то время он дисквалифицирован, как и я сам, и первым присоединился к этой идее. В него вошли также Джордж Веа, Абеди Пеле, Джанлука Виалли, Джанфранко Дзола, Лоран Блан, Раи, Томас Бролин, мой большой друг Чиро Феррара, Мишель Прюдомм… Суперкоманда! Наша миссия была проста и в то же время невыполнима: мы хотели добиться того, чтобы сильные мира сего нас выслушали. И чтобы футболисты раз и навсегда получили право голоса.
Оттуда на частном самолете я отправился в Стамбул, чтобы присутствовать на благотворительном матче, весь сбор от которого должен был пойти детям Боснии. Я прибыл уже почти к окончанию встречи, сделал пару финтов, люди мне поаплодировали, и я снова улетел. На следующий день я должен был прибыть в Южную Корею: из Стамбула в Лондон, из Лондона — в Сеул. Наконец, пришло время всерьез примерить футболку «Боки».
Я был там, на другом конце света, но душа моя находилась рядом с «Бокой». В моем воображении я играл вместе с ребятами, делал навесы и кричал: «Бей, Кани!». Я думал о команде, о том, кого куда поставить — Маккалистера, Каррисо, Джунту… Поэтому я не захотел пропустить матч «Боки» с «Индепендьенте» в Буэнос-Айресе, но у меня была лишь возможность следить за его ходом по радио. Я и раньше так делал: в Вилья Фьорито мы с отцом двигали приемник туда-сюда, так как волна постоянно ускользала; в Барселоне я звонил по телефону, а мои сестры на том конце подносили трубку к динамику; то же самое я делал в Сеуле. Мне дали телефон с громкоговорителем, мы попросили сотрудников с Радио «Митре» периодически звонить мне, и я переживал игру так, словно находился на месте. Очередное воскресенье прошло без победы, и уже все начали говорить обо мне как о спасителе. Я себя таковым не чувствовал, но знал, что могу стать человеком, от которого будет исходить оптимизм. Я чувствовал себя посвежевшим, словно обновленным.
