Ознакомительная версия.
15 марта 2001 года, в день расстрела моего дяди Петра Петровича, мы всей нашей огромной семьей, что называется, с чадами и домочадцами, отправились в «Коммунарку», бывшую дачу Генриха Ягоды, где с 1937 года проводились массовые расстрелы. Мы ездили туда не один раз, но первое впечатление было самым ужасным. Моя сестра Наташа сняла нашу поездку на видеокамеру. Петя, красивый старик, его сводная сестра Айна, в растерянности бредущие по дороге к недавно поставленному сразу при входе на полигон деревянному кресту, чтобы возложить к нему цветы. Ужаснее зрелища я не видела в своей жизни. Не нужно было никаких слов, чтобы осознать ужас и размах преступлений сталинского режима.
Через год после смерти Пети, собравшись на его поминки, мы получили от его друзей Скибиных хранившиеся у них семейные фотографии и письма нашего брата. Среди писем оказалось одно, написанное из Ленинграда и подписанное: «Крючков Борис Викторович». Скибины рассказали нам, что Петя не стал отвечать на письмо двоюродного брата, боясь провокации. Сын Виктора Петровича Крючкова, Борис, остался в пять лет сиротой, отец пропал, когда мальчику было всего три года, а в пять он остался без матери. Из письма Бориса: «Утром в школу я уходил, не поев, а после школы бежал собирать и сдавать винные бутылки, если они были, чтобы купить хлеба. Сердобольные жильцы подкармливали меня и давали что-то из одежды, так как заплаты на штанах были очень заметны, потому что пришивал я их через край. Потом я поступил в ФЗУ на кулинарное производство, чтобы быть сытым». Совсем мальчиком попал в народное ополчение, был ранен, прошел всю войну до конца. После войны работал на химическом заводе, а последние годы — начальником отдела кадров там же.
Слева направо: Айна Петровна Погожаева, Борис Викторович Крючков и Марина Георгиевна Крючкова
Так мы нашли еще одного двоюродного брата, внука нашего деда. Борису было уже восемьдесят лет. Мы собрались с силами и поехали к нему уже в Санкт-Петербург. Как же он был рад увидеть хоть в конце жизни лица родных, узнавая в них фамильные черты! Привезли мы ему фотографии деда, отца, дядьев, тетки и молодого, идущего за нами поколения. У него дома не было ни одного документа или фотографии, связанной с его большой растерзанной семьей. Нам вослед было написано стихотворение «Дедушкин портрет». Вот отрывок из него:
Сквозь стекла стареньких очков
Дед смотрит на меня:
«Ты внук мой, Боренька Крючков» —
Так говорят его глаза.
А я в лицо его смотрю
И, без сомненья, ясно вижу
Свой лоб и нос, свою губу,
И подбородок сужен книзу…
А потом опять потеря, его не стало через год с небольшим. И оказалось на всю огромную крючковскую семью всего две могилы. Все остальные лежат во рвах или могилах безымянных.
Айна Петровна Погожаева и Борис Викторович Крючков
Бедные дети и внуки «репрессированного поколения», появившегося на свет еще до 1917 года. Если бы не Октябрьский переворот, жизнь деда и его большой, трудолюбивой семьи была бы совсем другой. Люди чести и до революции работали, не жалея сил на Отечество, матери воспитывали детей, дети получали в столичных университетах образование и возвращались на Урал в родные пенаты. У меня было бы значительно больше родственников, двоюродных братьев и сестер, дядьев и теток, племянниц и племянников, их мужей и жен. Связь времен не прервалась бы, мне не пришлось бы по крупицам собирать сведения о своей большой семье. Нас и сейчас много. Когда мы собираемся большим кругом, получается около сорока человек. Дед был бы рад: его внуки и правнуки стали учителями, врачами, журналистами, теми, кого называют интеллигенцией новой России. Оттуда он смотрит за нами внимательно и беспристрастно. Мы стараемся не посрамить имени наших предков, у нас у самих выросли внуки и уже родились правнуки. Для них я написала эти заметки, надеюсь, что имена представителей семи поколений для моих потомков не будут закрыты завесой забвения. Жизнь идет… Храни их Бог!
А. А. Хвалебнова
Дедушкиными маршрутами
1 сентября 1971 года я отправилась в первый класс. Всех моих будущих одноклассников провожали мамы, бабушки, возможно, кого-то даже отцы, и только одна моя одноклассница пришла с дедушкой. Дедушек больше ни у кого не было, и мы смотрели на этого единственного дедушку как на некое удивительное явление природы, к тому же он выглядел несколько странно — в очень старом, потертом плаще, круглых очках, державшихся на резинке, прикрепленной к дужкам, и в довершении всего, несмотря на седину, можно было догадаться, что он был когда-то рыжим. Необходимость дедушки в жизни показалась мне тогда весьма сомнительной. К слову сказать, этот дедушка оказался замечательным человеком и преданнейшим другом своей внучки. И только много позже я стала задумываться о том, а каким же был МОЙ дедушка, Вениамин Аркадьевич Зильберминц.
Никто из моих домашних не мог, вернее не спешил, дать мне ответ. Я мучилась в догадках: раз геолог, так может, погиб в экспедиции? Или погиб на фронте? Может, умер от старости, ведь он был много старше бабушки? Постепенно реальность стала проявляться, как отпечаток на фотобумаге, и когда в конце 1980-х стали открываться архивы, моя мама отправилась в КГБ, чтобы узнать всю правду до конца. Донос и «следствие» были, по обыкновению того времени, абсурдны. Приговор был приведен в исполнение сразу после оглашения. Маме даже вернули кое-что из его личных вещей. Но что она могла рассказать мне о нем как о человеке, если ей было неполных пять лет, когда она видела его в последний раз. Я рассматриваю фотографии, читаю письма. Думаю, он был очень мягким, застенчивым, скромным и бесконечно наивным человеком, очень любил своих многочисленных детей и с трудом разбирался с женами, пытаясь их как-то примирить. О нем, как об ученом, ученике и друге В. И. Вернадского и первооткрывателе многих методов в геохимии, уже, к счастью, вспомнили и написали много хороших слов.
Мне хочется вытащить на свет его экспедиционные дневники и письма к моей бабушке, в них он не только ученый, геолог, в них он — путешественник, любознательный и анализирующий, они написаны хорошим литературным языком, ведь дедушка учился в Киевском университете, Санкт-Петербургском политехническом институте, а затем окончил и Санкт-Петербургский университет. Бабушка говорила, что в Москве он учился еще и в консерватории по классу виолончели. На фортепиано он играл свободно. Они любили с бабушкой играть в четыре руки. Кругозор его был огромен, очерки, полевые дневники и письма напоминают мне геологические образцы, в которых каждый найдет материал для себя: затерявшиеся на топографических картах поселки, точные описания геологических разрезов, характерные бытовые зарисовки почти столетней давности, имена и фамилии ставших впоследствии известных людей, и, в конце концов, отражение исторических катаклизмов. Мне особенно близки путевые заметки, относящиеся к его экспедициям по Средней Азии, потому что частично дедушкиными маршрутами прошли мой отец, и мама, и я, побывали в Самарканде и Пенджикенте. Мои родители-геологи бывали там и на студенческих практиках, и по работе. А я, будучи далека от науки, сопровождала геологические партии в качестве поварихи. Красота тех мест, на мой взгляд, не может сравниться ни с чем, и эти дедушкины заметки воскрешают и мои воспоминания.
Ознакомительная версия.
